Схватки в окрестностях столицы продолжались всю весну 1926 года. Вот в эту-то пылающую Сирию и намеревался проникнуть Николай Иванович Вавилов.
В те дни, когда он хлопотал о въездной визе, французы готовили крупнейшую операцию против очага восстания — горной области Джебель-Друз. Карательные отряды сосредоточились в соседней провинции Хауран, которую Вавилов собирался посетить прежде всего.
Надо ли говорить, что в визе ему решительно отказали.
Но он не был обескуражен: ведь это случалось достаточно часто. В Париже у него нашлись влиятельные друзья. Совладелица знаменитой фирмы, занимающейся селекцией и продажей семян, добилась приема у премьер-министра Франции. Она с жаром доказывала, что господин Вавилов вовсе не красный комиссар, а знаменитый русский ученый, который увлечен вопросами, имеющими огромное значение для мировой науки, и отнюдь не будет заниматься в Сирии большевистской пропагандой. Премьер-министр выслушал все это, но дать визу все же не решился. Тогда настойчивая парижанка направилась во дворец президента.
— Мой друг, — сказала она Вавилову после возвращения, — вам разрешено ехать туда, куда вам будет угодно. Получайте визы и заходите к нам на прощание.
Чиновники министерства иностранных дел, к которым Вавилов пришел за визой, были изумлены до крайности. Заподозрив ошибку, не выпустили паспорт из рук ранее, чем получили сообщение по телефону, что большевику действительно разрешают въезд в Сирию.
— Но знаете ли вы, по крайней мере, что там происходит и какой опасности вы себя подвергаете? — спросили Вавилова.
Тот подтвердил.
Парижские газеты много писали о новых операциях против сирийцев. Николай Иванович беседовал с нашим послом во Франции Леонидом Борисовичем Красиным. Вавилов возмущался политикой колонизаторов, но знал, что нужно быть предельно сдержанным, чтобы не дать властям повода отменить или прервать его поездку.
На пароходе средиземноморской линии, идущем в Бейрут, столицу соседнего с Сирией Ливана, пассажиров было мало. Всю дорогу в салоне шумели офицеры, провозглашая тосты за скорую победу, за то, чтобы веревка наконец стянулась вокруг шеи Султана аль-Атраша, за то, чтобы осенью все они снова собрались в Париже.
На рейде Бейрутского порта разгружались военные транспорты. Грузовые стрелы осторожно переносили по воздуху горные пушки. К трапу корабля подошли жандармы.
— Мсье?
Вавилов протянул паспорт. Жандармский офицер не верил глазам: как, большевик собирается спокойно сойти на берег страны, куда даже француз не может приехать без особого разрешения властей?!
Пока таможенники занялись багажом, перетряхивая и просматривая каждую вещь, жандармы повели Вавилова в префектуру. Это напоминало арест. Но местные власти, снесясь с Парижем, получили указание пропустить ученого.
…Если о поезде можно сказать, что он идет ощупью, то состав из четырех вагонов, отправившийся из Бейрута, двигался именно так. Бронированный паровоз, как бы не решаясь набрать скорость, тяжело, медленно катился по рельсам. На тендере устроились солдаты. Стрелки с карабинами в руках сидели на подножках вагонов.
Остановка: контрольный пункт. Предупреждение о том, что нельзя поднимать шторы на окнах. Французский офицер, проверявший документы пассажиров, сказал Вавилову: во время путешествия русский всюду должен незамедлительно являться к представителям французского командования.
Поезд тронулся дальше. Духота в вагоне была нестерпимой. Пыль клубилась над тянувшимися вдоль дороги развалинами глиняных заборов и хижин. Свежие пеньки торчали вместо густых садов, посаженных когда-то возле железнодорожного полотна. Дома разрушили, а сады вырубили, опасаясь партизанских засад.
В привычный стук колес ворвался новый дробный звук. Пулеметная очередь?
Вавилова предупредили: пусть Париж дал разрешение, однако французские власти не гарантируют ему безопасность и не будут ограждать путешественника от возможных прискорбных недоразумений.
Да, трудно было выбрать время, менее подходящее для путешествия по Сирии! Но что же заставило Вавилова спешить с поездкой в эту беспокойную страну?
…Может показаться почти невероятным, что за долгие столетия человек ничтожно мало узнал о родине своего хлеба насущного. В начале прошлого века Александр Гумбольдт не без горечи говорил, что место происхождения тех растений, которые сопровождают человечество с его раннего детства, покрыто таким же мраком, как и родина большинства домашних животных. «Мы не знаем родины хлебных злаков — пшеницы, ячменя, овса, ржи…» — отмечал ученый.