После чего вся жизнь его испортилась. В армии он попал в дисциплинарный батальон, но вышел по амнистии к Сорокалетию Великой Октябрьской Социалистической революции. После чего сменил 81 работу, облысел и запустил бороду до груди.
И это очень яркий и поучительный пример того, как трагические пустяки любви губят биографии. Кто знает, что могло бы выйти из этого человека, не случись с ним в ранней юности, когда психика молодежи еще не окрепла, такая жуткая нелепость? Вполне возможного он мог бы стать кем-либо очень достойным.
А взять меня. Знаете, как я пострадал от любви? Не знаете? Так знайте. Я влюбился в одну длинную черноволосую стерву, и она мной помыкала, как будто я — вьючное животное. А ласки мне дарила, лишь сильно напившись водки. С этой целью я с ней приучился пить водку. Потом стерва меня бросила, а водку я пить не оставил.
Тут она меня недавно нашла. Нашла. Она приходит ко мне. Она приносит мне колбасу и водку. И она целует меня, и она говорит, что жить без меня не может. А только я ей не верю. Я погорел и сгорел. А она замужем за кандидатом наук.
И те две — они тоже неплохо устроились. Виталикова сестра с мужем недавно купили машину «Фиат» и ездили на ней по Средней Азии. А Виталенькина любовь переехала в Москву и что там делает — это уж мне неизвестно. Я ведь не Бог, чтобы все знать.
Как с’ели петуха
Николай Ефимыч долгое время проживал с женой у моей тети Иры в деревянном домике на улице Засухина. В качестве постояльца, платящего за жилплощадь наличными деньгами раз в месяц.
Грустна, тревожна, зыбка и неясна жизнь людей, не имеющих квадратных метров собственной или какой другой жилплощади. Их гложут неясные стремления и подозрения, им хочется переезжать с места на место, меняя род занятий и деятельности. Им хочется счастья, а они идут в кино, и им опять хочется счастья.
Вот, например, Николай Ефимыч. Замечательный мастер своего дела. Труженик по металлу. Что-то там всю жизнь клепал, варил и паял. Точил.
Только он ведь не всю жизнь точил. Он сначала попал в Сибирь за незначительные послевоенные преступления, а в 1953 году его амнистировали.
В те годы по улицам нашего города амнистированных бродили тыщи. Бродили, ели, спали на чердаках и в подвалах. И через этих бывших ЗК жизнь горожан во многом усложнилась. Редко мирный смельчак выходил зимой поздним вечером из дома, потому что все знали — однажды одна дама вышла, на пять минут в 9 часов вечера, а навстречу ей люди в телогрейках, которые сняли с нее всю верхнюю одежду и часы. А было это в Таракановке около мясокомбината. Она тогда кинулась к Суриковскому мосту, увидев, что там светло от фонарей и стоят какие-то еще люди. Она к ним — Граждане! — кричит. — Меня раздели! Вон! Вон они побежали. Я их запомнила.
— Ты их запомнила? — спрашивают.
— Видела! Видела! Они с меня сняли зимнее пальто и каракулевую шапку.
— И, как увидишь, то узнаешь?
— Узнаю, узнаю! Как не узнать, — отвечала женщина, не чуя беды.
И тут ее мазнули перчаткой по глазам, и лицо ее стало цвета крови, ибо в перчатку были вделаны бритвенные лезвия. Ну, окровавленная женщина ощупью выбралась на проспект Мира, упала, и там ее кое-кто, якобы, и видел. Женщина ослепла, а банда скрылась. Банда «Черная кошка». Сибирь — 53.
Или еще рассказывали — поймали детей, подвесили в лесу, изрезали ножами и собрали кровь в колбы.
— Зачем?
— А затем, чтобы сдавать на станцию ее переливания, получая за это громадные деньги.
— Что за чушь!
— Вот тебе и «чушь». Говорят тебе, что поймали детей, подвесили в лесу, изрезали ножами и собирали кровь в колбы.
Но Николай Ефимыч такими делами не занимался, не интересовался и не участвовал. Боже мой! Да он наоборот, он если бы услышал или увидел что-либо подобное, то сразу бы поднял шум и самолично вызвал милицию.
Он вообще ничем не интересовался. По мнению Николай Ефимыча, он и в лагеря попал совершенно случайно, так как был невиновен. Не знаю. Не знаю. Вина — это такое скользкое и неясное моему уму понятие, что я по вопросу виновности или невиновности Николая Ефимовича никак высказаться не могу, так как не понимаю и не располагаю. Важно то, что после амнистии он стал очень спокойным человеком, хотел счастья и поступил на производство, желая приложить к нему свои золотые руки.
И имелась у него жена, торговавшая в промтоварной палатке на колхозном рынке. Елена Демьяновна. По прозвищу «Демьян».
Сама она была глухая, то есть слышала лишь немногое и произносимое громким голосом прямо ей в ухо.
Глухоту свою она иногда скрывала, делая вид, что слышит все — и громким голосом произносимое, и тихим тоже.