Убедившись, что это бесполезно, голубенок подошел к сковородке с кормом, долго смотрел на зерна и осторожно клюнул одно из них. Правда, он его не проглотил сразу, а подержал в клюве, но все-таки голод взял свое, и зернышко исчезло.
С водой обстояло хуже. Подражая голубям, дичок опустил клюв в миску, но жажда от этого не уменьшилась.
Тут что-то было не так. Птенец походил по балкону, переваливаясь на своих длинных красных ногах, и снова подошел к миске. Он долго тыкал клювом в воду, но вот случайно глотнул мутноватую теплую жидкость. Наверно, ему стало очень хорошо, потому что голубенок захлопал крыльями и весело запищал.
Через несколько дней внизу появился Пашка Ким и спросил:
— Вы его как назвали?
— Еще никак, — сознался я.
— Тогда назовите Аркашкой, — распорядился Ким. — Он сильно похож на Ветошкина, того тоже с ложечки кормить надо.
— Аркашка так Аркашка, — согласился я. — Тогда уж давай заодно и отчество.
— Ему еще рано, — серьезно заметил Ким. — Пусть сначала на хлеб заработает.
Дичок рос удивительно быстро. Через неделю после появления он совсем неожиданно взлетел на крышу. Я уже решил, что его придется «выписать из домовой книги», как любил говорить дядя Саша. Но Аркашка и не думал исчезать. Он походил по крыше, постучал своим длинным носом по жести и так же внезапно слетел на голубятню.
Во время вечернего гона Аркашка тоже поднялся на крыло. Надо отметить одну удивительную особенность: неуклюжий на земле, будто утенок, молодой голубь становился легкой и ловкой птицей в воздухе. На лету его трудно было отличить от синего почтового голубя.
Это в первое время наделало немало шума в нашем районе. Голубятники, заметив в моей стае новичка и точно определив его возраст, всполошились. Охотясь за «почтарем», они то и дело выбрасывали возле моего дома голубей, пытаясь затащить Аркашку на свои круги.
Действительно, молодой сизак несколько раз отрывался от стаи и улетал с чужаками. Но проходило пять, десять, пятнадцать минут, и над моим балконом раздавался свист крыльев. Аркашка садился на крышу и тут же слетал в голубятню.
Я попробовал тренировать сизака на дальность прилета. Результат превзошел все ожидания. Аркашка приходил домой вместе с почтарями, оставляя далеко позади всех остальных голубей.
Очень сильным оказался этот дикий голубишка! Птицы нередко действуют клювом и крыльями, когда отстаивают свое право на место в голубятне или на корм. Аркашка обладал удивительной смелостью и силой удара. Его длинный, чуть изогнутый клюв наводил страх не только на молодежь, но и на старых, видавших виды бойцов.
Крыльями в драке Аркашка работал еще лучше. С такой быстротой выбрасывал крылья, что противник отлетал от него, так и не поняв, что произошло. Только с почтарем Пашей Аркашка не рисковал меряться силой. В первый раз, когда дичок попытался выкинуть Пашу из его же гнезда, почтарь угостил его таким ударом, что Аркашка потом еще много дней топорщил перья, когда ему попадался на дороге этот удивительный храбрец и силач.
У Аркашки было отменное зренье. Голуби вообще дальнозорки: ты еще ничего не видишь в голубом просторе, а они поворачивают головы, нацеливают глаз на не видимую человеком точку. Молодой сизак раньше других замечал и сокола вдали, и стрекозу над соседним домом, и самолет, идущий в десятке километров от города.
И еще одну неожиданную черту заметил я в молодом голубе: любопытство. Аркашке до всего было дело! Он, к примеру, специально забирался на верхнюю полку голубятни, чтобы посмотреть, как красная голубка высиживает яйца или как ее сменяет белый синехвостый голубь. Найдя на балконе какое-нибудь стеклышко или гвоздик, Аркашка долго катал незнакомый предмет по полу, клевал и теребил его: нельзя ли здесь полакомиться?
Он часто пробирался через балконную дверь в спальню и шарил под стулом, зная, что там находится котелок с зерном.
И вместе с тем дичок очень боялся людей, не давался им в руки и отчаянно рвался из гнезда, если я запирал его там.
Через два месяца после своего появления сизак прилетал к голубятне за двадцать пять — тридцать километров. Я окончательно поверил, что дичок прижился.
Однако весной он загрустил. Я готов был к этому, зная, что весна — самое трудное и самое прекрасное время в жизни голубя.
Я попытался подружить молодого сизака с синей домашней голубкой. Аркашка дружиться не хотел.
Как-то утром он поднялся в воздух, долго кружил над домом, будто раздумывал, потом медленно полетел в сторону.
— Ну, вот, — сказал я вечером Пашке Киму. — Улетел наш дичок. Ничего не поделаешь, Паша: кровь свое берет. Вольная он, брат, птица.
— Ничего, — без особой уверенности заметил Ким. — Прилетит.
Аркашка действительно вернулся через неделю. Прилетел не один. Вместе с ним пришла такая же сизая полудикая голубка. Она никак не хотела слетать в голубятню, и Аркашка несколько раз спускался и вновь поднимался на крышу, приглашая подругу. Но голубка пугливо дергала головкой и не трогалась с места. Так продолжалось до вечера.
Уже спустились сумерки, все голуби зашли в гнезда, а сизак никак не мог успокоить подругу и завести ее в голубятню.
Вот она еще раз беспокойно мотнула головой и поднялась в воздух. Аркашка бросился за ней.
Через несколько минут сизак вернулся один. Он слетел на балкон, попил воды, поел и потом, подойдя ко мне, уставился на меня блестящими глазами. Его взгляд, казалось, говорил:
«Что ж, я сделал все, что мог. Но вот она не хочет. Глупенькая. В голубятне-то ведь лучше, чем где-нибудь на крыше, под открытым небом. Ну, на нет и суда нет».
И Аркашка пошел в голубятню один — отдыхать и отсыпаться.
АРКАШКИНА РОДНЯ
Как-то ко мне пришел Михаил Кузьмич Карабанов — старый революционер, живущий на пенсии. Михаил Кузьмич, или дед Михаил, как его зовут окрестные голубятники, принадлежит к тем любителям птиц, для которых даже простой, ничем не примечательный гонец, — первое животное на земле.
Как всякий истый голубятник, дед Михаил, рассуждая о птицах, никогда не говорит «я думаю», «по-моему», «мне кажется». Выражается старик всегда крайне твердо и определенно.
Так, увидев иного красавца-почтаря, дед Михаил с сожалением смотрит на его хозяина и коротко бросает:
— Отдай в утиль.
И если хозяин пытается доказать старику, что почтарь отлично берет высоту или идет с нагона, Карабанов так же сухо, без улыбки, басит:
— Не темни. Плёвая птица.
Придя ко мне, Михаил Кузьмич сначала, для приличия, выпил чашку чая и тут же, перевернув эту чашку кверху донышком, пошел на балкон:
— Покажи свой курятник.
Первым, за кого зацепился острым не по возрасту взглядом Карабанов, был Аркашка. Дичок блаженствовал на балконе, греясь под лучами нежаркого весеннего солнца. Он раскинул узкие сильные крылья и положил на асфальт балкона свою длинноносую плосковатую голову.
Михаил Кузьмич даже поперхнулся от возмущения, увидев Аркашку.
— Это что за птеродактиль такой?! — дернул себя за ус Карабанов. — Ты его, никак, из музея добыл?
Зная деда Михаила не первый год, я промолчал.
Но Карабанова это не устраивало. Смотря на меня в упор прищуренными глазами, он ловко схватил не ожидавшего нападения Аркашку и, грозно раздувая усы, спросил:
— В расход?
Добрейший Михаил Кузьмич, конечно, только пугал меня, и я не испытал никакого беспокойства за судьбу Аркашки.
— Дичок обходит почтарей с нагона, — сказал я деду Михаилу, — и ты напрасно хулишь хорошего голубя.
Этого только и ждал Михаил Кузьмич. Нет, он не стал произносить речей, он не ругал ни клюва, ни головы, ни ног Аркашки, — он просто посмотрел на меня взглядом, полным уничтожающей иронии, и неожиданно громко и весело рассмеялся.