Я почти бегом кинулся во двор дома, на котором сидели птицы.
Посреди двора, широко расставив ноги, увлеченно посвистывая голубям, стоял невысокий широкоплечий парень в замасленном комбинезоне. В нем нетрудно было признать тракториста.
Посвистывая, он кидал на землю зерно, и постепенно все птицы слетели вниз. Вместе с голубкой опустился и дракон.
Парень, не замечая ничего вокруг, загонял стаю в голубятню длинным гибким шестом. На воле осталось всего пять-шесть птиц, когда тракторист бросил на меня случайный взгляд. Он кивнул, скользнув по гостю отсутствующим взглядом, но внезапно стал серьезен и даже как-то подтянулся. Хозяин голубятни увидел в руках незнакомца синюю почтовую птицу.
— Продаешь? — спросил он, отставив в сторону шест.
— Нет.
— Жаль. Мне для почтаря пара нужна.
— Для белого?
— Для него.
— А давно ли дракон у тебя?
— Дракон? — тракторист чуть прихмурил глаза, соображая, для чего к нему пожаловал непрошеный гость. — Пожалуй, два года.
— Купил?
— Нет. Его в нагон кидали, с запиской. На ночь мою крышу облюбовал. Не случись ничего — утром умчал бы. Да вот беда: кошка соседская его перед зарей хватила. Я на шум вышел — отбил... А теперь, вишь, оклемался.
Он закурил и вдруг пристально, даже подозрительно взглянул на меня.
— Не твой ли?
— Мой.
— Ну, вот что, — сухо проговорил тракторист, — не продам дракона. Не затем столько выхаживал, возился с ним.
Он затянулся несколько раз подряд папироской и вздохнул:
— Я его, считай, полгода лечил. А потом — зима, не для птичьих свадеб время. Понимал: не спарю почтаря с голубкой — уйдет.
Думал — только потеплеет, сам в женихи запросится. Нет, уперся — и ни в какую. Пришлось в резки сажать. Жаль, да ничего не поделаешь.
Два года без малого бился с ним. Кое-как уломал. Месяц назад оженил на этой, беленькой. Тогда и оборвал ему резаные перья. За месяц оброс — и вот — летает. Теперь сам видишь: нельзя продавать.
Он потоптался на месте и заключил, глядя в сторону:
— Ты купишь еще себе. А мне в город недосуг. Да и далеко.
Упрашивать его не имело смысла. По выражению лица я видел: ни за что не отдаст дракона.
— Ну, бог с тобой. Как хочешь. Тогда уж разреши выбросить голубку здесь, у тебя во дворе.
Парень не ответил сразу. Он высосал окурок до основания, затем долго шевелил губами, будто подсчитывал что-то. Наконец усмехнулся, поняв, в чем дело.
— Ты откуда? Я назвал город.
— Фью! — присвистнул тракторист. — Двести верст, не меньше.
Он снова усмехнулся:
— Кидай, коли не жаль. У дракона в гнезде яйца. Он никуда не уйдет. А птица твоя застрянет. Потом не отдам.
— Хорошо. Я не стану просить.
— Он же за два года все перезабыл. Теперь тут дом, — еще раз напомнил парень.
— Я знаю.
— Кидай!
Я медленно гладил Незабудку по спине и в последний раз подумал:
«Вспомнит или не вспомнит дракон жену? Хватит ли у него воли бросить гнездо и уйти туда, где родился? А сама Незабудка? Узнает ли Бурана? Пойдет ли в неведомый путь после долгой тряски в садке, оставит ли мужа? Не знаю. Но теперь уже нельзя отступать».
И, подняв синюю почтовую птицу на уровень груди, я быстро разжал ладони.
Незабудка могуче всплеснула крыльями и почти отвесно ринулась вверх.
Буран, за секунду до этого уныло клевавший зерно, мгновенно преобразился. Глаза его вспыхнули, как спичечные головки, он вскинул голову и сжал тело в пружину.
Да, да, он узнал «походку» жены, он вспомнил облик голубятни, в которой появился на свет! Вся душа его, крошечная птичья душа, до краев переполнилась ощущением своей родины, своего дома, своей семьи.
В следующий миг пружина со свистом распрямилась, и белая косая молния ушла в небо.
Голубь мчался за женой во все крылья. Вот он догнал ее, и тогда в воздухе разнеслись торжествующие хлопки: птицы били перьями о перья, празднуя встречу, любовь и возвращение на родину.
Незабудка не сделала и половины круга над домом, когда длинные крылья сами собой повернули ее на север. Будто где-то в глубине сердца был скрыт у нее маленький компас, и по его стрелке направила она свой полет. Грудь в грудь, рядом с женой, несся над степью Буран.
— Ушел, — сказал тракторист и внезапно улыбнулся — вполовину весело, вполовину страдальчески. — Ушел молодчага! Не забыл жену.
А я смотрел на пару точек в дальнем синем небе и не мог скрыть своей радости и благодарности к птицам. Но, взглянув на огорченное лицо тракториста, почувствовал, что это вроде бы как-то нехорошо. Радоваться, когда человеку рядом с тобой грустно.
— Ты не печалься, — взял я парня под руку. — Вот адрес. Будешь в городе — приходи в гости. Первые же птенцы Бурана — твои.
— Ну да? — недоверчиво откликнулся он. — Это ты сейчас, сгоряча, сулишь.
— Нет, не сгоряча. Твердое слово.
Парень внезапно улыбнулся и весело потер руки:
— Честно?
— Честно.
— Ну так жди меня, через два месяца!
— Добро. Приезжай.
Я с легкой душой пожал ему руку и вышел на дорогу. «Проголосовал», уселся в мягкую кабину грузовика и покатил на юг, в город, где живут мои родичи.
За Незабудку и Бурана я не беспокоился. Они дойдут, они не могут не дойти домой.
Нет, что ни говорите, а старая любовь долго горит! Если это настоящая любовь, а не подделка.
ДОМОЙ — ИЗ ПЛЕНА
Возвращался я с охоты теплым осенним утром, и настроение было самое светлое и праздничное. Вот сейчас отдам детям гостинцы-трофеи, выкурю на балконе трубочку, поболтаю немного с голубями.
Все-таки сносно устроена земля и жить можно сносно!
Вылез я из трамвая и первым делом посмотрел на балкон. Странно! Взглянул на крышу. И забеспокоился. Только одна белая птица сидела на притолоке, над балконом.
«Не может быть, чтобы в такое утро птицы прятались в голубятне», — думал я, ускоряя шаги и мрачнея от неприятных предчувствий.
Поздоровавшись торопливо с домашними, быстро прошел на балкон и заглянул в голубятню.
Она была пуста. Только кое-где в гнездах лежали окоченевшие трупики голубят, еще совсем маленьких и голых трехдневных пичуг. Значит, взрослых голубей украли самое малое — день назад.
Жена ничего не смогла мне ответить на вопросы.
И сразу для меня теплый солнечный день посерел, и на душе стало смутно и нехорошо.
Занятый грустными мыслями, я бросил взгляд на притолоку и увидел там старого дряхлого Снежка. Перья на голубе стояли торчком, несколько рулевых было сломано. Птица зябко поводила головой.
Я любил Снежка — всегда тихую и по-своему мудрую птицу. Когда я выходил на балкон, Снежок сейчас же садился мне на руку и мягко, требовательно стучал по ней, прося пшеницы.
Я зачерпывал ладонью зерно, и голубь неторопливо склевывал его, что-то бормоча от удовольствия.
Теперь он даже не посмотрел на меня, только сильнее сгорбился, будто укорял за все, что случилось.
Я позвал его легким свистом, но и на это он не обратил внимания.
На другое утро я сказал юнгам, что снимаю голубятню, — хочу заменить ее к зиме теплым домиком. Птицы пока побудут в кухне.
Конечно, обманывал приятелей, — какая там замена! Знал: весть о краже быстро распространится по городу, меня станут навещать всякие люди, выражать сочувствие. Страх как не люблю этого.
Я знал, верил, не мог не верить в возвращение своих птиц. Сейчас они — в связках или в рывках и, значит, только через месяц могут и должны вернуться из плена. Те, которым сердце не позволит забыть родной дом.
А еще больше надеялся на весну. Ведь весной все живое сильнее тоскует по родине.
Убрав голубятню с балкона, снес ее в подвал. Теперь никто не должен тревожить меня расспросами: убрали голубятню — убрали и птиц.
Очень тоскливо и одиноко чувствовал я себя без них.
Они все были для меня, как добрые друзья, со своим лицом и достоинствами. Я составлял себе компанию много лет, помогал голубям устраивать свадебки и очень гордился внуками и правнуками своих птиц — чистотой их пера, совершенными формами, летной силой.