— Храбрая сова! — встряхнул головой Эрдэлир, когда за гостями закрылась дверь. — Эх, проверить бы вашу храбрость на деле!..
Дети и взрослые опять обступили его.
Вскоре вернулся с работы Василий Тохорон, и чуть ли не все семеро его ребятишек повисли у него на ремне:
— Отец! Эрдэлир нам дом подарил…
— И лошадей…
— И коров…
— Что? — не понял Василий, но, увидев Дмитрия, рассмеялся. — Он у нас богатый! Что нового, Дмитрий?
— Ничего, Василий. Плохо, конечно, что ничего! А у тебя?
— Да и у меня не много. Вот, говорят, город красные взяли.
— Ну! — удивился Дмитрий. — Откуда же они взялись?
Все переглянулись.
— Не знаю. Говорят, что в самом городе были и все одеты в красное.
— Откуда зимой красные? — усомнился Егордан. — Ведь они должны оттуда… с юга… Весной — другое дело.
— А может, Ленин сказал: «Если будем половодья дожидаться, то за это время халчахи-малчахи вместе с баями съедят моих якутов бедняков. Давайте спешить». Если так, друзья мои, красные и по сугробам придут! — ликовал Эрдэлир. — А может, и правда в самом городе были. Ведь тот, кто против баев, гнета и собачьей жизни, тот и есть красный. Может, мы с вами, друзья мои, тоже давно уже красные.
— Может, — коротко согласился Тохорон, усаживаясь к огню.
— Ну, откуда я возьму столько красного ситца, чтобы хватило с ног до головы! — с явным огорчением проговорил Егордан.
— Да это враки! — воскликнул Эрдэлир. — Это только так говорят. Что же ты думаешь, белые в белое одеты?.. А впрочем, если понадобится… найдем! — уверенно заключил он.
— А мне все равно. Земли у меня и так и этак не будет… Я в списках не значусь. Как собака я, — протянул старик Николай.
— Нет! — воскликнул Эрдэлир. — Если правда красные пришли, то не окажется у них забытых бедняков, получишь ты землю. Все получим! Но не будем загадки друг другу загадывать, а пойдем лучше проверим новость. Никита, Гавриш! Одевайтесь! А где ты, подруга моя? — крикнул он в запечную темноту и, вытянув оттуда свою облезлую дошку, стряхнул с нее пыль. Быстро одеваясь, он проговорил: — Что, обиделась, старая? Зря! Это я любя… Мы с тобой как встанем против волчьих да рысьих дох, так у них шерсть клочьями полетит! Ну, пошли, ребята.
ЗЕМЛЯ
Последняя группа большевиков оставила Якутск и подалась в горы. В пути не раз пришлось отстреливаться и отлеживаться в чаще, так как вражеские разъезды шныряли повсюду. Наконец, проплутав сутки в тайге и потеряв в очередной перестрелке двух товарищей, оставшиеся восемь человек подошли к русской деревне Холодной. Недели две прожили в лесу, лишь по ночам с великой осторожностью пробираясь к одному бедняку крестьянину, который сочувствовал красным и собирал вести из города. Иногда кто-нибудь даже оставался поспать у него в тепле.
В середине сентября в дождливую темную ночь впервые все вместе решили заночевать у этого крестьянина. Выставили за ворота постового и расположились на ночлег. Трое забрались на сеновал, четверо остались в избе. К утру обессиленный и продрогший постовой, видимо, вздремнул и не услышал, как подошел отряд белогвар-дейпев в тридцать человек. Колчаковцы почему-то не вошли в дом, где легко могли бы переловить спящих людей, а открыли стрельбу со двора, тут же убив постового.
Спавшие на сеновале Бобров, Кириллов и один красноармеец стали отстреливаться. Петров, Воинов и еще два бойца, схватив винтовки, выскочили из избы. Едва переступив порог, бойцы упали замертво. Петров тоже упал, оглушенный прикладом. Воинов метнулся за избу и открыл оттуда огонь.
Виктор Бобров и Иван Кириллов продолжали отстреливаться, пока вражеская пуля не сразила их товарища. Вытащив доску из задней стены сеновала, они выпрыгнули наружу, побежали в разные стороны и потеряли друг друга.
Воинову тоже удалось пробраться в лес. Проплутав в чаще до полудня, он нашел там Кириллова. Тот одиноко сидел у костра, вокруг которого развесил сушить свою одежду.
Через несколько дней Воинов и Кириллов тайком пробрались в город. Кириллов стал работать в подпольной типографии: он переводил на якутский язык большевистские листовки. А Воинов устроился в слесарную мастерскую и развернул агитацию среди рабочих типографии и электростанции.
Что касается Боброва, то он, выбравшись из сарая, побежал вдоль деревни, меж раскиданных в беспорядке строений, но был ранен в плечо и попал к колчаковцам. До самого установления советской власти Бобров с Петровым просидели в тюрьме, но связь их с подпольщиками не прекращалась.
Якутской подпольной большевистской организации с великим трудом и риском удалось все-таки установить связь с большевиками Иркутска и Охотска, стянуть и сосредоточить все свои разрозненные и рассеянные по области силы.
До якутских улусов доходили смутные вести о том, что дела халчаха-малчаха в Сибири идут худо. Говорили, что посланные из Москвы великим водителем всех рабочих и бедняков Лениным красные войска громят проклятую силу буржуйскую. И все ждали весны, той поры, когда очистится ото льда великая Лена-река и прибудут красные освободители.
И вдруг в морозную ночь с 14 на 15 декабря народные богатыри встали как из-под земли и взметнули красное знамя революции. Еще вчера красных томили в тюрьмах и этапом отправляли на расправу к кровавому атаману Семенову. А тут вдруг красные поднялись в одну ночь, став в десятки раз сильнее прежнего, поднялись с великим именем Ленина на устах. И сразу же вчерашние невольники оказались на воле, торжествующие, рвущиеся в бой, а перепуганная тюремная администрация заняла их места за решеткой. Отряды красных разоружили спецотряд колчаковского областного управления и отправили в тюрьму колчаковских руководителей.
Утро 15 декабря 1919 года Якутск встретил, став уже навсегда советским. Почти одновременно с Якутском взметнулись красные знамена в Олекминске, Вилюйске, Верхоянске и других городах. Высшим органом советской власти в области стал Военно-революционный штаб Красной Армии, а впоследствии Губернский революционный комитет.
Становясь все шире, ярче и звучнее, летела по улусам быстрокрылая весть о победе красных в Якутске. А затем выехали в улусы уполномоченные революционной власти, которые созывали митинги, упраздняли органы и учреждения колчаковцев, создавали улусные ревкомы, подбирали и инструктировали будущих председателей наслежных ревкомов.
В один из зимних дней в Талбинской школе состоялось многолюдное собрание жителей наслега.
Пришли бедняки и кумаланы[35], еще никогда в жизни не посещавшие собраний. Их раньше никто бы и не позвал. Но то, что пришли старики-кумаланы, еще куда ни шло: они хоть и плохонькие, но мужики. А то ведь— неслыханное дело! — на собрании появились женщины. Правда, они и сами еще не верили в то, что их позвали всерьез, и потому робко жались к дверям.
Собрание созвал приехавший из улуса Афанас Матвеев.
Из-под его изогнутых густых бровей радостно поблескивали ясные глаза. Стройный, худощавый и молодой, он ходил не торопясь, шагал широко, твердо ставил ноги, словно весь мир стал для него родной юртой.
Великая радость переполняла сердце Афанаса. Он приветливо встречал каждого, весело пожимал руку, словно хотел в этом рукопожатии передать человеку часть своей радости.
Афанас подошел к столу, достал из бокового кармана измятую тетрадь, быстро прочитал записи, задумчиво погладил свои густые волосы и еще раз пытливо осмотрел собравшихся. Все расселись — кто на лавках вдоль стен, кто прямо на полу, а те, кто подальше, стояли, чтобы лучше видеть.
Пришли все, кого ждали: беднота, неимущие, кума-ланы — вечные горемыки. Пришли и те, без кого можно было вполне обойтись — владельцы обширных земель, хозяева больших табунов и стад. Они пришли потому, что, по их мнению, без них не могло состояться ни одно собрание. Только себя они привыкли считать настоящими людьми.