У Судова был такой вид, будто он собирался драться. Своими отчаянными движениями и рычанием он напоминал большую злую собаку. Даже смотреть было страшно. У ребят мурашки пробегали по телу.
Наконец он уселся, тяжело отдуваясь и обмахивая вспотевшее лицо концом пуховой шали.
Председатель собрания, прочитав какую-то записку, замахал ею, позвонил в колокольчик и объявил:
— Товарищи! Из города только что вернулся заместитель председателя улусного ревкома Афанас Матвеев. Тут предлагают ввести его в состав президиума. Кто против?
— Против нет! — послышалось с разных сторон, и раздались аплодисменты.
Застенчиво улыбаясь, пробирался к столу президиума Афанас Матвеев. На груди его алел красный бант.
— Я возражаю! — послышался вдруг одинокий дрожащий голос.
Афанас быстро оглянулся и свернул в сторону.
— Это кто там? — послышалось из президиума. — Иди сюда и говори!..
— Не могу, я слепой и старый, — и, ворочая головой на тонкой и грязной шее, встал Федор Веселов.
Никита слышал от кого-то, что он приехал сюда лечиться.
— Я отсюда скажу, — начал Федор. — Мы с товарищем Афанасом из одного наслега. Этого человека у нас не уважают. Когда он появляется, у нас всегда возникают какие-нибудь скандалы и споры. Вот приезжал он к нам этой осенью, распевал плохие песни, грозил убийствами и поджогами. В наслеге все остались на него в большой обиде. Поэтому я и возражаю…
Люди были поражены таким странным заявлением Веселова и недоуменно смотрели то на Афанаса, то на Федора. Афанас от негодования сжал кулаки.
— Пел, товарищ? — спросил председатель.
— Пел!
— Какую песню?
— Свою!
Люди засмеялись. Председатель тихо поговорил с членами президиума.
— Какую же все-таки песню?
— Песню нельзя рассказать, ее можно только спеть! — закричал Егор Сюбялиров.
— Пусть споет! — закричали все.
— Товарищ Матвеев, ты помнишь свою песню? — гулко спросил председатель ревкома, глядя на Афанаса ястребиными глазами.
— Конечно, помню.
— Тогда, может, споешь? — предложил председатель собрания.
Он уселся и приготовился слушать.
— Могу, если требуется.
Матвеев провел ладонью по волосам, расстегнул черную сатиновую косоворотку, откашлялся и, одернув пид-жак, запел своим сильным, прекрасным голосом:
Загремели аплодисменты, раздались крики «ура». Лицо Афанаса просветлело от радостной улыбки. Приветливо помахав рукой, он подошел к столу президиума и, рассекая кулаком воздух, заговорил:
— Наши богачи говорят, что в засушливые годы они спасали людей, давая им хлеб и сено в долг. А кто этот хлеб сеял, кто это сено косил? Сами? Нет! Тогда каким же это образом растут их богатства? И почему беднота все больше и больше разоряется? Все это оттого, что трудовые люди от зари до зари спину гнут, а плоды их труда достаются этим вот баям. Кто не знает, на каких условиях они давали беднякам в долг! За один воз сена через год они брали два, за рубль — два, за пуд хлеба— три. Семена давали за две трети будущего урожая. Дадут весной пуд зерна — осенью могут получить тридцать пудов. Так создавались их богатства. Засуха, голод, мучения трудящихся, нищета — счастье для баев… Вот Судов умный и образованный человек, вы слышали его речь. А ведь правда и ему не по вкусу, — ни одного умного, ни одного правдивого слова не сказал. Грозился поджечь свои дома, говорил, что уничтожит скот. Нет, Михаил Михайлович, этого мы вам не позволим. Ваше богатство — народное богатство. Мы и вернем его народу…
— Ограбишь, значит?
— Осторожнее, Михаил Михайлович! Поберегите слова, а то скоро и сказать нечего будет! Не забывайте, что вы тут не с батраками разговариваете, а с народом-победителем, с советской властью… Не будет эксплуатации— и несчастных не будет, народ мучиться перестанет. Сила и правда на нашей стороне. Видите, даже маленький батрацкий мальчик силою правды заставил замолчать первого улусного бая Ивана Сыгаева. Мы заставим всех богачей прикусить себе языки! — крикнул Афанас, стуча кулаком по самодельной кафедре, покрытой красной материей. — Я был на первой губернской конференции бедноты, — уже спокойнее продолжал он. — О работе конференции я расскажу на следующем собрании особо, сейчас же сообщу только вот что.
Первым делом мы послали привет товарищу Ленину. И на другой же день получили от него ответ. — Афанас вытащил из кармана маленькую записную книжку и прочел — «Раскрепощенные от царистского угнетения, освобождающиеся от кабалы тойонов, якутские трудящиеся массы пробудятся и с помощью русских рабочих и крестьян выйдут на путь полного укрепления власти самих трудящихся»[39]. Вот, слыхали? Нам поможет русский народ, поэтому мы победим! Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!
Люди с торжествующими криками и аплодисментами поднялись с мест.
— Встать, — закричал во все горло Никита, вскочивший раньше всех ребят, и взмахнул рукой.
зазвенели мальчишеские голоса.
К мальчикам присоединилась учительница Вера Дмитриевна, за ней другие девушки и парни, и вот уже пел весь зал. Победно гремела песня революции:
В улусе образовалась первая партийная ячейка. В партию вступили председатели ближайших ревкомов Семен Трынкин и Матвей Мончуков. Стал коммунистом и вечный горемыка, в прошлом охотник, а ныне школьный сторож Егор Сюбялиров. Он целиком отдался партийной работе. Неграмотный, он «записывал» в тетрадь свои «тезисы», изображая на бумаге сани, клади хлеба, новые дома с широкими окнами. Сюбялиров шел вперед, преодолевая все трудности жизни, как прежде продирался он с тяжелой ношей сквозь таежную чащу.
Стали коммунистами также Афанас Матвеев и Дмитрий Эрдэлир. В партию шли сыны нужды и страдания, участники борьбы и победы. Секретарем ячейки выбрали учителя Ивана Кириллова.