— Вот, вот, об этом и речь! — подтвердила Дарья.
— Вот, вот! — повторила Федосья, появляясь из хо-тона. — А может, к моим сыновьям судьба будет милостивее, чем к нам.
— Бог милостив, а человек удачлив, — послышался голос Дарьи. — Что говорить о молодых! Еще ведь неизвестно, кто впереди окажется…
— Да замолчишь ли ты, ведьма! — заорал Лука и сделал порывистое движение в сторону Дарьи.
Но в этот момент вбежал в юрту Дмитрий. Он вытер ладонью пот с лица, отдышался и объявил:
— Сейчас из Кымнайы приедет Бобров, фельдшер. Он пошел ловить своего коня в поле, а я сказал, что мне нужно отлучиться ненадолго, кое-кого повидать, и во весь дух сюда бросился. Надо бы Егордана подготовить, помыть немного, а то… Русский фельдшер может побрезговать и не станет больше ходить.
— А кто тебя просил? Чем мы ему платить будем?..
Не обратив внимания на слова Федосьи, Дмитрий раздул огонь в печке и поставил в котле греть воду, потом подбежал к своим нарам, сгреб все постельные лохмотья в охапку, переложил их на такое же нехитрое ложе старика Лягляра, разом схватил доски, на которых спал сам, понес их в хотон и с грохотом свалил там на пол.
Все молчали, изумленно следя за мечущейся фигурой Дмитрия. А он вытащил из кармана кусок мыла и с возгласом: «Афанас подарил!» — подбросил его, потом сорвал с себя шапку, рваное пальтишко и, чуть не задев Луку, швырнул то и другое куда-то в сторону, после чего высунулся во двор и крикнул:
— Дед, бросай дрова, иди Егордана мыть!
Старик так с топором в руке и влетел в юрту. Он остановился возле сына с застывшими от ужаса глазами, трясясь и глотая воздух беззубым ртом.
— Что ты! Безмозглая твоя голова! — выдохнул он страшным голосом, обращаясь к Дмитрию.
— А ты что? — удивился Дмитрий в свою очередь.
— Да я уж грешное подумал… — Старик не смог больше говорить и провел рукавом по глазам.
— А ты тоже хорош, не мог поспокойнее, — упрекнула Дмитрия мать. — Конечно, напугал человека: вдруг зовешь мыть тяжелобольного… Он подумал, что обмывать…
— Душа в пятки ушла… — еле слышно произнес старик.
— Гони ее, душу, обратно, — спокойно посоветовал Дмитрий, — и давай мыть Егордана. Сейчас фельдшер приедет. Когда я ему рассказал через Афанаса, что и как, он взял книгу величиной с нашу дверь, долго-долго сидел над ней, глубоко задумавшись, и под конец заявил: «Болезнь эта мне знакомая, я ее, дрянь такую, лекарством своим мигом из Егордана вышибу». Вот только я забыл, как он эту болезнь назвал. — Дмитрий слегка похлопал себя обеими руками по лбу. — Нет, забыл! Ну, это неважно! «Обязательно, говорит, я эту болезнь выгоню из Егордана».
Никто не успел и слова вымолвить, как Дмитрий сунул палец в воду и объявил:
— Готово!
Старик и Дмитрий осторожно перенесли Егордана в хотон и принялись мыть его.
— Все-таки чайник-то поставьте к огню, может, фельдшер согласится у нас чаю выпить, — посоветовала Дарья.
— Вот и я приглашу его к себе да покажу глаза, — оживился Федор, трогая ладонью повязку. — Не станет он у вас чай пить. Я сам его угощу… Выйдем, сынок, переоденемся, закуску приготовим.
Веселовы поспешно вышли.
Только успели подмести юрту и уложить вымытого Егордана на прежнее место, как появился фельдшер с деревянным чемоданчиком в руке.
— Ну, где там твоя болезнь? Давай ее сюда! — весело сказал он на ломаном якутском языке, подходя к больному.
Фельдшер приставил какую-то железную трубочку одним концом к груди больного, другим к собственному уху и стал что-то слушать. Потом он долго ворочал Егордана, стучал по его костлявому телу концами пальцев, щупал его и наконец дал больному, какую-то жирную мазь и несколько порошков.
После этого русский фельдшер попросил Дмитрия полить ему и, моя руки, сказал:
— Цинга у тебя, Егор. От недоедания и тяжелого труда… Эх, не понимаем мы друг друга… Ыарыы[8], цинга, понимаешь, нет?
Важно вошел Лука Губастый, одетый, несмотря на весну, в дорогие меха, будто в сильный мороз собрался ехать в гости к знатным людям. Он медленно и старательно выговаривал русские слова. Однако по-русски он говорил так, что фельдшер долго не понимал его, а поняв, отказался идти к ним и пригласил Федора к себе. Помрачневший Лука вышел.
А фельдшер охотно подсел к столу, когда смущенная Федосья придвинула ему чашку черного чая и большой кусок сахару, извлеченный из ее деревянного ящичка. Фельдшер тут же расколол сахар на мелкие кусочки и пригласил всех разделить с ним угощение. Пришлось составить столы на обе семьи, и все принялись пить чай. Часто заглядывая в большую раскрытую тетрадь, фельдшер с трудом выговорил:
— Чай ис надо да ючюгэй кэпсиэ!
Весело споря, домочадцы постепенно составляют фразу: «Попьем чайку за дружеской беседой».
— Басиба, тойон, басиба! — со стоном говорит Егордан. — Эн тойон коросий!
— Эх, как бы это тебе сказать? — вслух раздумывает фельдшер, перелистывая толстую тетрадь с якутскими словами. — Я враг тойонов и друг таких, как ты, нищих. Я— фельдшер. Тойон — князь Иван Сыгаев. Он — враг… понимаете, враг ваш, а я — друг… Эх, не поймем мы друг друга. Жаль, Афанасию некогда было ехать со мной. Сыгаев — тойон — тьфу! Кусаган![9]
— Кусаган, кусаган! — обрадовался Дмитрий и быстро составил за фельдшера фразу, правда несколько по-своему — А говорит он, друзья мои, такие хорошие слова: «Я не тойон, а фельдшер. Тойон — ваш враг, а я друг ваш. Тойоны — Иван Сыгаев, Федор Веселов, Павел Семенов и Егоровы. Все они собаки, всю жизнь вас обижают. Тьфу!»
Все громко рассмеялись.
— «Ыт», ведь, «собака», — недоумевает фельдшер. — Кто «ыт», Дмитрий?
— Иван Сыгаев — ыт, — объявил Эрдэлир.
— Ой, что ты! — только и успевает воскликнуть Дарья.
Фельдшер радостно захохотал, хлопая Дмитрия по плечу. Потом, отодвинув опрокинутую чашку, сказал, тщательно выговаривая слова:
— Егор, я неделя два раза к тебе… аптека.
Долго бились хозяева и все не могли угадать смысл фразы фельдшера. В это время вошли разодетые Веселовы, отец с сыном.
— Вот, никак не поймем друг друга, — пожаловалась Федосья.
Поговорив с фельдшером, Лука объяснил:
— В неделю два раза будет приезжать.
— Ой! — ужаснулась Федосья. — А чем же мы ему платить-то будем? Ведь и за этот раз платить нечем. Ну, удружил ты нам, Дмитрий: пригласил, не спросясь.
— Да, на малое он не согласится, — заключил Федор и через сына стал приглашать фельдшера к себе.
Лука Губастый, двадцатилетний верзила и силач, не силен оказался в русском языке. Весьма запутанный разговор фельдшера с Лукой представлял примерно следующее:
— Господин фельдшер, пожалуйста, посетите нас. Закуска и вино уже на столе.
— Спасибо, господин Веселов, но я только что поел здесь.
— Кто же это станет пить пустой чай из их грязного медного чайника!
— Я пил, и мне очень понравился их чай.
— Тоже еще, вперед полезли со своим чайником… — злобно зашипел Федор. — Все норовят доказать, что Эрдэлиры да Лягляры лучше Веселовых… Ну тогда, может, здесь посмотрите? Совсем замучили меня проклятые глаза.
Осмотрев глаза Федора при свете привезенной с собой свечи, фельдшер снова вымыл руки и сказал:
— Вы опасно больны. Немедленно поезжайте в город, а то ослепнете. Поезжайте. Ведь вы не Егордан, у вас денег много.
Услышав перевод, Федор понимающе хихикнул и заявил:
— Да, деньги у меня есть, это правда. Труд фельдшера мы не забудем…
Федосья принесла в тарелке небольшой кусок масла и осторожно поставила перед фельдшером.