— Нет.
— А с кем встречаешься? — не сдавалась Милка.
— Ни с кем! — отрезала Марина. — Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!
— Ах так, да? — всерьез разобиделась Константинова. — Ну и какая же ты мне подруга после этого? — Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.
Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.
— Ладно, пойдем, — потянула она за собой Константинову, — я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.
— Адекватно — это как? — Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».
— Ну… дай слово, что не будешь смеяться… — заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.
— Смеяться?! — Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. — Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!
Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное — разрывающее ее на части любопытство:
— Ну!!!
— Ну… — Это повторенное Мариной «ну» было в тысячу раз беднее Милкиного, потому что в нем, кроме неуверенности, ничего другого, к сожалению, не сквозило. — Понимаешь… мне нравится один парень из нашего класса… который никому больше не нравится…
— И кто же это? — Константинова на всякий случай придвинулась к Марине поплотнее, чтобы ненароком в шуме улицы не пропустить какой-нибудь мелкой, но очень важной детали.
— Это… ты, конечно, не поверишь… но это Богдан Рыбарев… — слабым голосом выдохнула Марина.
— Да ладно… — скривилась Милка, так как сначала подумала, что подруга ее разыгрывает, но, увидев, как Маринино лицо сделалось багровым, в состоянии полного изумления прошептала: — Не может быть…
— Ну вот, я же говорила, что не поверишь… — Марина отвернула голову в сторону, так как боялась встретиться с Константиновой глазами.
— Вот, значит, к чему привели все эти «домашки» с «контрошками»… — проронила растерянная Милка. — Или ты из любви их ему и решаешь, как проклятая, а?
— Не знаю я, Милка, что было сначала, а что потом, — сказала Марина и опять представила, как Рыбарь склоняется к ней с высоты своего очень хорошего роста, чтобы поцеловать в губы. Как и во время предыдущего представления, ее пробрала дрожь, и она зябко поежилась.
— Знаешь, Маринка! — собрала свою волю в кулак Милка Константинова. — Тебе срочно надо его разлюбить, потому что это уже не «Ромео и Джульетта», а натуральный «Собор Парижской Богоматери» получается! Тоже нашла себе Квазимодо!
— Никакой он не Квазимодо! — обиделась за Рыбаря Марина. — Ты вот завтра присмотрись к нему получше!
— А то я на него за столько лет не насмотрелась!
— Да вы все, кроме как на Орловского с Лившицем, ни на кого больше и не смотрите! Прямо как стадо…
— Несмотря на то, что ты по этому поводу думаешь, — возмутилась Милка, — я очень хорошо представляю Рыбины брючатки по колено и не пойми какого цвета куртенку от спортивного костюма. Мне кажется, что он их не снимает с самого детского сада.
— Ну и что! А рост! А лицо! Ты представляешь себе его лицо? — горячилась Марина.
— Лицо… — задумалась Милка. — Лицо у него какое-то белое, по-моему…
— Естественно белое, не негр же он!
— Рост у него, конечно, ничего… неплохой рост… — начала сдавать позиции Константинова. — А вот лицо… Если честно, так я и не очень помню, какое у Рыбаря лицо… Завтра придется присмотреться.
— Вот-вот, — подхватила Марина, — ты сначала присмотрись, а потом уж и говори, кто Квазимодо, а кто — нет.
На следующий день после первого же урока Милка отвела Митрофанову к окну и с ошеломленным лицом прошипела ей в ухо: — Ты, Маринка, того… права… Рыбарь-то, пожалуй, не хуже Орловского будет, в своем роде, конечно. Такой интересный блондин… Скандинавского типа… Как это ты разглядела? Только неплохо бы его слегка отстирать… Ну да ладно, это и потом не поздно будет сделать. Пожалуй, люби его. Разрешаю! — Она улыбнулась и добавила слова Васьки-Куры, которые сделались в 9-м «Г» любимой крылатой фразой, подходящей к любой ситуации: — Боги Олимпа не против!