Раздался дверной звонок.
— Кто это?
— Видимо, кто-то из моих друзей. — Эдди нажимом кнопки отпер замок, потом выглянул в коридор. — Кто?
— Мистер Браннер? Моя фамилия Мэллой, я хотел бы поговорить с вами, уделите мне несколько минут, я бы хотел задать несколько вопросов, если у вас…
— Говорите толком, что вам нужно. А, это вы.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Лиггетт.
— Ладно, — сказал Эдди. — Я отправлю вам эти рисунки. Куда лучше? Домой или в контору?
— Э-э… домой, если это не очень хлопотно, — ответил Лиггетт.
— Одинаково хлопотно что домой, что в контору, — сказал Эдди. — Всего наилучшего, сэр.
— Можно войти? — спросил Мэллой.
— Нет, если опять начнете корчить из себя крутого парня, нельзя.
— О, я вспомнил вас.
— Да, неудивительно, — сказал Эдди. — Итак, что вам нужно? Ищете пианиста?
— Нет, по работе. Я репортер. Из «Геральд трибюн».
— Вот оно что.
— Зарабатываю этим на жизнь. Или зарабатывал до сегодняшнего дня. Возможно, это мое последнее задание, так выручите меня, ладно? Я вчера напился, сев писать материал о Краули. Черт, какую там подняли стрельбу! Знаете эту историю?
— Я не выходил за газетой.
— О Двухпистолетном Краули? Его взяли вчера. В Уэст-сайде, на Девятнадцатой улице. Там было все управление полиции. Краули, еще одного типа и его любовницу.
— Его убили?
— Нет. Но его ждет электрический стул. Когда убивают полицейского, убийца всегда оказывается на электрическом стуле. Когда пересекаются две линии, вертикальные углы равны, когда кто-то убивает полицейского, его сажают на электрический стул, а когда я волнуюсь из-за материала, то обычно напиваюсь. В редакции я сказал, что надышался слезоточивого газа, но мне не поверили.
— Расскажите, мистер, еще что-нибудь о себе.
— Сейчас не до того. Как-нибудь в другой раз. Может быть, завтра. Я пришел расспросить вас о Глории Уэндрес. Вы были ее близким другом, правда? Были, так ведь?
— Не в том смысле, какой вы имеете в виду.
— Вот это я и хочу разузнать. Кто был? Я хочу собрать сведения о ее друзьях. Я не пишу этот материал. То, что я делаю, называется откапыванием фактов. Мне откапывать факты, черт возьми. Я пишу. Я не собиратель фактов.
— Вы художник.
— В своем роде. Вы тоже. Видимо, вы считаете себя хорошим живописцем. Вторым Джорджем Лаксом или Пикассо. Это единственные, кого я могу припомнить.
— Слушайте, приятель, не все ли вам равно?
— Так когда вы последний раз видели мисс Уэндрес?
— С неделю назад. Нет, в воскресенье вечером.
— М-м. Очень странно. Значит, вы не могли обедать с ней вчера у Бреворта. Она ушла первой, а вы сели в идущий из центра автобус. Но раз вы говорите так, то конечно.
— Вы собираетесь печатать все это в газете?
— Я репортер, это моя работа.
— Тогда вам нужно изложить все объективно.
— Я не смогу изложить все объективно, если будете утаивать или лгать. Послушайте, это у вас первое интервью с журналистом? Если да, позвольте вам кое-что сказать. Вскоре здесь появятся остальные ребята. «Трибюн» не скандальный листок, поэтому публикация будет лучше, если станете говорить мне правду, а не лгать. Если скажете правду, я буду знать, что печатать. Но если начнете лгать этим ребятам из бульварных газетенок, они вас совершенно запутают. Это настоящие репортеры. Я нет. Я репортер, который хочет быть театральным критиком, а эти крошки перевернут здесь все вверх дном.
— А где при этом будет полиция?
— Возможно, снаружи, наблюдать, чтобы вы не сбежали. Один парень из репортеров родился в этом районе и знает все закоулки. Так что поговорите со мной откровенно, а потом я подброшу вас к окраине. Была она подавленной, когда вы вчера ее видели?
— Да.
— Почему?
— Она не сказала. Я подумал, что у нее весенняя лихорадка.
— Ничем не намекнула, почему она подавлена?
— Нет.
— Была она беременна?
— Не думаю.
— Кто был у нее в любовниках? Многие, насколько я понимаю, но кто в особенности?
— Насколько мне известно, никто.
— Была она замужем?
— Нет. Я в этом совершенно уверен.
— Теперь вопрос, который вам не понравится. Правда, что она принимала наркотики?
— Нет, сколько я ее знал, не принимала.