Так шел день за днем. Два домика и вытаявшее пространство земли вокруг них были отрезаны от мира, так что казалось - и нет ничего во всей вселенной, только это бледное небо и издыхающий лед на реке. В семи километрах на одном из рукавов Китама помещался колхозный поселок, Новый Усть-Китам, в поселке жили люди председатель Гаврилов, которому они подчинялись.
Однажды спозаранку мимо них протащилась упряжка из шести разномастных захудалых псов. На нартах сидел старик с непокрытой головой и смотрел на них с азиатским спокойствием.
- Это Пыныч. Бездельный старик. Я его знаю, -сказал Братка. - Гусей почуял, старый черт. Ход верьте, хотите нет, но нюх у него на гусей страшный. Пыныч, хрен чукотский, где гу-у-си? - крикнул Братка.
И Пыныч, не сказав ни слова, махнул рукой на сток.
- Где гуси? Какие гуси? - засуетился Толик. Обратно Пыныч проехал уже вечером. Подмораживало, и собаки шли устало и неровно, ибо нарта то дело проламывала снежную корку.
В нарте лежало четыре жемчужных красноносых гуменника.
- Мале гуся, - сказал старик, жмуря хитрые глазки. - Земли пока малё.
Это были первые из гусиных стай, скопившихся, южных вытаявших склонах хребтов в ожидании, пока потеплеет земля родного Китама. Они залетали ею через безжизненные горные гряды и искали по протаявшим береговым обрывам прошлогоднюю бруснику черную ягоду шикшу.
Братка, чукотский человек, погладил захолодевшее гусиное перо и сказал раздумчиво: "Однако гусь начинается, патроны надо снаряжать".
За столом в избушке уже сидел Толик и лихорадочно набивал патроны адской смесью из дымного и бездымно пороха.
- Порвет ружье-то, - несмело сказал Глухой, _ тот только глянул на него дикими глазами и проделан орудовать молотком и пыжами.
- Если вам, ребята, надо, берите мое, я не охотник, - сказал Саньке Федор и кивнул на обшарпанную одностволку на стене.
Через два дня лед исчез. Он просто исчез ночью незаметно, без шумного ледохода, треска и грохота. С верховьев по мутной вздувшейся реке плыли, крутясь, отдельные запоздавшие льдины. В этот день они, прежде чем взяться за сети, долго смотрели на непривычную картину чистой воды и на эти льдины. С пасмурного неба сыпался мелкий дождь.
- Сожрет весь снег этот дождик, - радостно сообщил Глухой.
Он весь помолодел в этот пасмурный день. Долго стоял около выброшенного катера, потом вернулся и стал складывать в кучу обрезки досок, раскиданных по берегу.
По темному морщинистому лицу Глухого бродила улыбка, которую он и не пробовал скрывать. К нему присоединился Братка, и они вдвоем с неторопливой сноровкой собрали и сожгли обрывки сетей и веревок, перенесли на сухое место доски и все оглядывались кругом, чего бы еще прибрать, как будто именно так и полагалось: в день ледохода наводить порядок во всех окрестностях. Чтоб не сидеть без дела, Санька взял лопату и стал отгребать от стен избушки тяжелые валы намокшего снега. Постепенно он вошел в азарт, скинул телогрейку.
- Сам догадался или научил кто? - насмешливо спросил Федор за спиной. Санька оглянулся. Серые Федоровы глаза смотрели на него в упор с безжалостным интересом.
- В чем дело? - спросил Санька, и опять ему почудилось, как со щелканьем выскочил и замкнулся на замке ножик.
- Так, - сказал Федор. - Я на тебя давно смотрю. Руками ты делать ничего не умеешь, это заметно. Курс наук, чтобы жить головой, видно, тоже не кончил. Белая ворона и там и тут. Не обижайся - я сам такой. - Федор усмехнулся, и снова судорога промелькнула по изрытому оспой лицу. - Зачем ты деду понадобился, вот что мне интересно?
В это время Толька, с утра неприкаянно мотавшийся от реки к костру, от костра к реке, вдруг завопил истошно и побежал к берегу, размахивая руками.
Прямо по центру Китама на льдине плыл бродячий лагерь. Стояли какие-то бочки, был виден тюк, и около него лежала упряжка собак. Человек сидел на перевернутой нарте и невозмутимо курил трубку, как будто именно так вот и положено было плыть на льдине по весеннему Китаму.
- Чукча, ребята, - выдохнул Братка. - Куда тебя черти несут! - закричал он.
Чукча вынул изо рта трубку и помахал ею в воздухе. Они быстро столкнули на воду два неводника и погребли к льдине.
- Этти, - сказал чукча. - Осторожно надо. Бочки тяжелые.
Санька Канаев, совершенно обалдев от удивления помогал перекатить в лодку бочки, перетащить нарты потом сел чукча. Собаки попрыгали следом сами.
У берега собаки сразу выскочили из лодки и ста описывать по земле молчаливые яростные круги лишь утомившись, уселись около хозяина, высунув языки, с тяжело раздутыми косматыми боками. Чукча с лучезарной улыбкой пожал всем руки и сел на землю бронзоволицый бог земли.
- Рыбку ловил, - сказал он наконец и махнул трубочкой куда-то на далекие хребты.
Славка Бенд шагнул и стал заинтересованно приподнимать брезент на одной бочке.
Все три бочки были наполнены равномерным красномясым гольцом. Дед только кинул на бочки взгляд остался стоять на месте, понятливо кивнул два раза гоголовой.
- Ах ты, чукча, - затарахтел Толик. - Ах ты, чукча, как тебя звать, а? А ловил ты, слушай, как? Расскажи.
- Вот, - сказал чукча и, засунув руку за вырез кухлянки, пошарил там немного и вытащил леску, намотанную на рогульку. Крючок был покрыт красной тряпочкой.
- Весна. Очень голодная рыба. Я лунку сделал и так, - он подергал воображаемую леску. - Очень хватает. - И вздохнул сожалительно. - Жалко, бочек мало. Соли совсем взял мало.
Он еще покурил немного и ушел в поселок, легко косолапя по кочкам. Собаки тащили за ним следом пустую нарту.
- Черт косоглазый, - выдохнул ему вслед Славка. - Рублей триста взял на красную тряпочку.
Часа через четыре из поселка пришел трактор, могуче взрывая гусеницами снег, а следом, заравнивая тракторные следы, тащилось железное корыто-волокуша. На волокуше, поджав ноги, сидел тот самый чукча.