- Что теперь-то делать, командир?
- Что делать? Рас... да, рассредоточиться вокруг дома.
Солдаты с удвоенной осторожностью преодолели заросли. Оказавшись у поваленного ствола, сержант присел на корточки и прошептал:
- Отлично. Просто молодцы. Командира понимаете с полуслова. А теперь давайте живо рассредоточивайтесь... только на сей раз рассредоточивайтесь поодиночке.
Солдаты, вполголоса ворча, растворились в туманных дебрях. Сержант выждал пару минут, чтобы подчиненные успели закрепиться на позициях, а затем произнес:
- Вот и славно. Теперь же... - И осекся.
Он вдруг с испугом спросил себя, разумно ли с его стороны орать на все окрестности, отдавая приказы. Неразумно, тут же решил он.
Тогда сержант выпрямился, снял с головы шлем, изъявляя таким образом уважение к хозяйке дома, и, переступая онемевшими ногами, приблизился к хижине с заднего хода. Откашлявшись, он несколько раз очень вежливо стукнул в дверь.
По прошествии определенного промежутка времени сержант напялил шлем обратно на голову и, молвив: "Дома никого нет, значит, ломаем дверь", принялся отмерять дистанцию для разбега.
В этот миг дверь отворилась. Отворилась с изуверской медлительностью, со скрипом, способным на целый день испортить настроение. За пронзительностью скрипа следовало заподозрить не безалаберность хозяйки, но, напротив, кропотливейшие усилия, как, например, ежедневное ошпаривание петель кипятком. Сержант замер и начал медленно поворачиваться лицом к двери.
Пустота дверного проема, представшая его взору, произвела на него гнетущее впечатление. Весь его жизненный опыт говорил о том, что двери сами по себе не открываются.
Сержант снова откашлялся.
Нагнувшись к его уху, зашедшая сзади матушка Ветровоск прошептала:
- Кашель у тебя запущен. Молодец, что заглянул.
Сержант уставился на нее с выражением бездыханного благоговения.
- Гр-р-р... - только и смог сказать он.
- И что дальше? - спросил герцог. Сержант упорно таращился на точку в двух дюймах правее герцогского кресла.
- Дальше... Она предложила мне чашку чая.
- А чем были заняты твои люди?
- Им она тоже предложила чаю.
Герцог поднялся с кресла и ласково обнял сержанта за плечи, трепетавшие под ржавыми звеньями кольчуги. Он и сам чувствовал себя прескверно. Полночи он пытался смыть кровавые пятна с ладоней. Полночи ему казалось, что над самым его ухом кто-то шепчет. Утренняя овсянка была пересоленной и подгоревшей. Кончилось все тем, что повар устроил форменную истерику. Из этого напрашивался вывод, что герцог должен был пребывать в бешенстве. А герцог меж тем был необычайно участлив и обходителен. Он принадлежал к той породе людей, которые по мере того, как подходят к концу запасы терпения, становятся все более нежными и покладистыми. И только потом вы выясняете, что их последняя любезность, наподобие "не знаю, как вас и благодарить", на самом деле являлась вежливым приглашением на гильотину.
- Послушай, сержант... - проговорил герцог, неторопливо прохаживаясь с несчастным солдатом по кабинету.
- Да, мой повелитель?
- У меня все-таки есть ощущение, что я плохо растолковал тебе собственный приказ, - вкрадчиво промолвил герцог.
- Повелитель?
- Я спрашиваю себя, не могло ли случиться так, что я сам поставил тебя в затруднительное положение... Понимаешь, мне-то сдается, что я велел привести ведьму в замок. Если потребуется - в оковах. Но вдруг вместо этого я обмолвился и произнес: "Зайдите к ведьме, попейте у нее чайку". Неужели я допустил такую оплошность?
Сержант принялся растирать себе лоб. Сарказм как средство риторики был для сержанта в новинку. В его окружении проявления негодования сводились к бранным выкрикам и, от случая к случаю, разлетающимся в стороны щепкам.
- Никак нет, о господин.
- Тогда растолкуй мне, почему ты не соизволил выполнить именно то, что от меня услышал?
- Повелитель...
- Наверное, она шепнула тебе одно из своих заклятий. Мне ведь кое-что известно об их повадках, - сказал герцог, проведший половину ночи за чтением одного из самых волнительных трактатов, когда-либо посвященных этой неисчерпаемой теме1. - Полагаю, она соблазняла твой взор картинами неземного блаженства? Или, быть может, прельстила посулами запрещенных утех и исступленного сладострастия, самые помыслы о коих делают человека несчастнейшим из смертных?
Герцог опустился в кресло, обмахиваясь носовым платком.
- Все ли ладно у вас со здоровьем, о повелитель? - осведомился сержант.
- Как-как? О, все вроде на месте...
- У вас щеки раскраснелись.
- Ты мне зубы не заговаривай! - рявкнул герцог, пробуя взять себя в руки. - Лучше честно признайся, она предлагала тебе упоительные и ко
1 Написанных, к слову сказать, волшебниками, которые все до одного убежденные холостяки, и потому их фантазии насчет того, чем можно заниматься в четыре часа утра, порой весьма экстравагантны.
щунственные наслаждения, ведомые лишь тому, кто обретается в пучинах похоти?
Сержант вытянулся по струнке и снова уставился в любимую точку.
- Никак нет, господин! - выдохнул он, как бывает с лицом подневольным, который набрался мужества выложить всю правду без остатка. - Она предложила мне... пряник.
- Какой еще пряник?
- Пряник с черноплодной начинкой, господин. Флем застыл в неподвижной позе, отчаянно пытаясь вновь обрести внутреннее равновесие.
- А что твои люди?
- Им она тоже предложила по прянику. Всем, кроме молокососа Роджера, которому пряники запрещены по причине здоровья.
Герцог грузно плюхнулся на скамью, поставленную между окон, и уткнулся лицом в ладони. "А ведь рождение мое сулило мне владеть равнинной землей с ее плоским, незатейливым ландшафтом, где погода не издевается над людьми, а сами люди не напоминают жижицу! - сокрушался герцог. - Но это еще не все, сейчас я должен узнать, чем потчевали Роджера".
- Его она угостила тортом, повелитель.
Герцог повернулся к деревьям. Внутри у него все кипело и бурлило. И все же, являясь на протяжении двадцати лет счастливым обладателем руки леди Флем, он не только научился укрощать свои чувства, но и мог, при необходимости, обуздать инстинкты. Когда в голове происходили жаркие баталии, лицо его сохраняло полнейшую окаменелость. Впрочем, сейчас из темных гротов сознания вылезло чувство, на которое герцог раньше не тратил времени. На поверхности показался острый плавник любопытства.