— Что ж, и на том спасибо, — поклонился Украинцев. — Как развиднеется, поднимаем паруса!
Капитан Питер Памбург и вся команда «Крепости» давно были готовы к дальнему походу. Вечером туман рассеялся, показалось красное закатное светило прямо за турецкими кораблями, которые тоже собирались в путь.
Наконец командор Петр Алексеич мог вздохнуть облегченно. Удалось-таки договориться с морскими привратниками! Наверное, убедила турков грозная флотилия, провожавшая посла. Ну, теперь можно возвращаться к Таганрогу.
— Не буду искушать себя, глядя, как идете вы в Черное море, — сказал Петр. — Боюсь, не выдержу — следом побегу! Но знаю, обидятся турки, трудно будет мир заключить. Вот что, Емельян Игнатьич, возьми с собой моего барабанщика Ивашку Хитрого. Чую, пригодится в Царьграде барабан — инструмент государственный.
Не поверил я ушам своим, любезный читатель! Стеснило грудь, и душа едва не выпорхнула из бренного тела. Вот какие удары судьбы подстерегают на жизненном пути простого человека. Даже вещий мой барабан не предвидел такого поворота…
Неведомое море поджидало нас впереди, и с тревогой вспоминал я слова Мехмета-ага о черных сердцах и мыслях.
О, как грустно было глядеть вслед русским кораблям, уходящим домой от Керчи. Долго еще виднелись их паруса. И казалось мне — стоит на корме фрегата «Апостол Петр» наш командор, Большой капитан, государь Петр Алексеич, высокий, как грот-мачта со штандартом.
Доведется ли еще встретиться с ним, разбудить поутру радостной барабанной дробью, поклониться в пояс?
Турки шалят
Однако прежде времени ушла из Керчи наша флотилия, оставив «Крепость» без поддержки. Как только растаяли на горизонте паруса, прибыл к послу Украинцеву Мехмет-ага.
— Велено передать, — сказал он, тряся бородой и стреляя глазами, — идти в такую бурю — значит погубить себя.
А день-то стоял ясный! Море еле шевелилось. Зато, смотрю я, у Емельяна Игнатьича в глазах черная буря, огонь небесный сверкает. Но сдержался посол. Главное в посольском деле — учтивость и терпение.
— Сколько прикажете ожидать?
— Недельку-другую, — хитро щурится Мехмет-ага. — Как море успокоится, поведем ваш корабль вдоль берега на канатах.
— Шалите, турки! — не совладал-таки с собой Украинцев. — Бузы обпились?! С копыт сбились?! Где это видано, чтобы русский корабль на турецких канатах тащили, как скотину покорную? Немедля снимаемся с якоря! И без всяких провожатых обойдемся!
Вроде бы поник Мехмет-ага головою, но в глазах черти бродят.
— В таком случае составьте бумагу для адмирала Гассана. Мол, по собственной упрямой воле идете через море, а мы долго отговаривали.
— Это верно, — сказал посол, подписывая грамоту. — Долго голову нам морочили!
— И печатью закрепите, — поклонился ага. — Ну, до скорой встречи, господа! Свидимся на черных волнах. Я буду начальником вашего конвоя.
Украинцев повеселел: «Хоть и шалили турки, а мы верх взяли! Мое дело словами сражаться, а до пушек не доводить».
Все были рады. А у меня перед глазами маячил ага — как обещал он свидеться посреди Черного моря.
Черные мысли
Прошли мы Керченскими вратами, и открылось взору новое море. Обширно и приветливо! И нет в нем черной масти.
Ударил я в барабан, приветствуя гостеприимную стихию. Но слышу — недобрый голос! Тревожно звучит мой верный товарищ.
— Полно тебе! — говорю. — Что ты меня стращаешь?
— Ага-ага-гага-га-га! — отвечает барабан.
Обернулся и вижу: Мехмет-ага на носу ближайшего турецкого судна. Скалится, зубы кажет. Совсем рядом идут четыре конвойных корабля. Тяжелые, грузные, настоящие морские крепости. В сравнении с ними наша «Крепость» — избушка на курьих ножках.
Тошновато стало. И море вроде почернело. И чайки кричат заупокойными голосами, будто ругаются по-турецки.
Чувствую, задумал Мехмет-ага черное дело. Надо посла предупредить.
— Погубят нас турки! — начал я без предисловий. — Для того и грамоту с печатью выпросили, чтобы оправдаться. Мол, не послушали совета русские и сгинули в морской пучине.
— Что за вздор?! — не верит Украинцев. — Откуда такие вести?
— Барабан мой вещий — все знает наперед…
С интересом поглядел посол на меня, потом на турецкие приземистые корабли.
— Скорее всего, Ивашка, оба вы — и барабан, и барабанщик — олухи царя небесного. Думаю я также, что ты, Ивашка, отставной козы барабанщик! Не буду всего говорить, чего о тебе думаю. Но береженого Бог бережет!