Весна чаще, чем раз в году

Мы продолжали стоять одни посреди тротуара.

Наконец Лёня решился слегка разжать руки и отступил на полшага. Он рассматривал меня открытым смеющимся взглядом.

— Как тебя зовут?

— Ах, да!..

Плотина прорвалась. Кто ты? Чем занимаешься? Сколько тебе лет? Как твоя фамилия?

Это не имело никакого значения еще полминуты назад, а сейчас мы стали безумно любопытны. Мы шли вдоль чужой улицы, сцепившись пальцами.

— Мой отец живописец. Не знаю, можно ли сказать про него — художник… Он пишет рекламы, но у него много картин. Я работаю в больнице медсестрой. Совсем недавно сдала экзамен и еще никак не привыкну втыкать шприц…

— А моя мать читает лекции в институте. Дед был даже академиком. Мы долго жили на его пенсию, пока мама училась. Она поздно кончала аспирантуру, когда уже был я. Ах, ты ведь не знаешь… Я просватан чуть не с первого класса. Мы знакомы домами. Представляешь, какой поднимется скандал! Тебе лучше недельки две не появляться у нас. Все равно мы уедем. Оказывается, это к лучшему, что я в прошлом году не попал в институт. Ты не думай, я кое-что умею. Ну скажи, может, мне уже сегодня поговорить с твоим отцом? Чего же нам ждать? Или ты не веришь?..

— Верю! Верю!

— А откуда ты ехала тогда? У меня, между прочим, разряд по лыжам. Ты совсем не ходишь? Я тебя научу.

Имей в виду: сначала мы поедем в Карпаты, для меня это очень важно. А потом куда хочешь. Согласен хоть на двенадцать месяцев зимы в году. Все равно весна бывает так часто, как мы сами того захотим!

4

Утро Первого мая в Ужгороде было чистым и прохладным. Вовсю цвели красные японские вишни, а дворники сметали с тротуаров лепестки уже опадающего нашего обыкновенного среднерусского вишенья.

Нарядные женщины в красных плащах и красных мадьярских сапожках спешили к набережной, где возле обкома, на площади, покрытой зеленым прямоугольным газоном, должно было начаться празднество.

Заиграли трубы, и маленький парад звонко забил подошвами по асфальту. Этот почти музыкальный, мерный, согласный звук, похожий на плеск затяжного дождя, заглушив собою оркестр, на несколько минут заполнил площадь.

Так мы с вокзала попали в праздник.

Кричали «ура» и веселились вместе со всеми. Особенно когда под голубыми флагами проехал грузовик с накрытым столом: кубки, кубки, регалии спортивных побед. Да здравствуют победы! Шахматисты сидели за огромными фигурами ферзей и пешек. Велосипедисты ехали на машинах, разукрашенных подобно ярмарочным лошадкам. А вокруг множество цветов, шаров, гирлянд, плакатов… Так много, что маленькая девочка, которая неведомо как очутилась на Лёнькиных руках, утомившись, спросила:

— Он долго еще будет идти — парад?

Мы отдали девочку ее родным, а сами, не удержавшись,

сошли с тротуара и пристряли к колонне. Дзин-дзок, дзин-дзок… — звонко застучали и наши башмаки по асфальту.

Ночевали мы у официантки «Варенечной», где нам удалось пообедать. Муж ее куда-то уехал ненадолго, она перебралась на ночь в кухню, а нам уступила комнату, всю заставленную ушастыми фикусами, с полированным шкафом, кроватью и кушеткой.

Прошедший день сверкал, как залпы цветных ракет. Чтобы избавиться от наваждения, надо плотнее зажмурить глаза и представить шершавый плотный лист ватманской бумаги. Но разве белый цвет не собирает в себе весь спектр? «Белый цвет правдив, но не прост. Наша забота докопаться до его сердцевины», — говорил папа.

И вот, повторяя бессмысленную фразу, которая первой буквой каждого слова помогла мне когда-то запомнить чередование цветов радуги — «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», — я с новым рвением принялась разбирать эти цвета один за другим, словно нитки мулине. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Разбирала и укладывала стопочкой: они еще пригодятся!

— Ты спишь? — шепотом спросил Лёня.

— Сплю, сплю, — торопливо ответила я, потому что не хотела прерывать работу.

…Красный — цвет тревоги. Оранжевый — злодейства. А он ведь так близок к желтому солнечному цвету! В зеленом — равновесие и полнота жизни. Когда очень устаешь, просто невозможно без травы и веток. Недаром папа говорил, что в древних языках не было названия зеленого цвета: он не бросался в глаза, его не замечали, но, подобно воздуху, он был необходим. Синий — если чист и ни с чем не смешан — вырывает из груди неизменный вздох восторга. Его дело уводить нас в мечты как угодно далеко. Хотя бы уже за пределы тех синих вершин, где нечем дышать.

Нельзя дышать,
Но можно жить! —