Семь дней сидел Георгий Кратовец в каменной башне. Он был один в темном, сыром подземелье. Глаза его ничего не различали во тьме. Тоска сжимала сердце. Воспоминания налетали стаями. Однажды — было ли то во сне или наяву, — он не сознавал, — привиделся ему покойный отец. Одетый в белые одежды, он подошел к нему, взял за руку и повел куда-то. А мать Георгия бежала вслед за ними. «Куда ты ведешь его? — закричала она. — Не отнимай его у меня! Боже мой, что мне делать, чтобы спасти сына?» Беспомощная женщина ломала руки. Прежде чем завернуть за высокую стену башни, Георгий обернулся, чтобы поклониться матери, и увидел в ее глазах такое страдание, такую жалость… Весь день он плакал. Когда вечером вошел отец Пею и нащупал в темноте его плечи, юноша зарыдал.
— Боюсь я, отче!
— Чего ты боишься? — сурово прозвучал голос священника. — Слышал ли ты песню о Йово-горце? Неверные пришли, чтобы схватить сестру Йово, но Йово не отдал ее в чужую веру. Йово был тверд как скала. Обе руки, оба глаза, обе ноги отдавал он, но сестру свою, красавицу Яну, не отдал в чужую веру. Неверные выкололи ему глаза, отрезали руки, оторвали ноги. Но знаешь, как прощался Йово-горец со своей сестрой, когда ее уводили силой?
— Это на самом деле было, отец? — спросил Георгий.
— Не было бы на самом деле, народ не сложил бы песню. Вот я принес тебе причастие в чаше. Приемлешь его?
Наступило глубокое молчание. Две руки протянулись во мраке и взяли чашу.
— Приемлю, — промолвил горестно Георгий.
В последний раз предстал обреченный юноша перед судьей. Тот встретил молодого узника словами Магомета:
— Мир держится великодушием сильного. И потому наш могущественный владыка готов защитить тебя своей отеческой десницей.
Когда началось заседание, в суд вошел Хасиб Осман-паша. Все поднялись со своих мест.
— Садитесь, — сказал паша, с любопытством разглядывая измученное лицо юноши, его покрасневшие, блуждающие глаза, отвыкшие от света. Всю ночь жена умоляла своего повелителя, чтобы он сам наутро отправился в суд и уговорил юношу. Пусть он придет к Шазие. Если больная девушка от этого выздоровеет, почему не принять его таким, как он есть? Паша любил свою младшую дочь больше всего на свете. Он повелел вызвать заключенного еще раз к судье и пришел сам, чтобы его судить.
— Послушай, — с трудом выговорил Хасиб Осман-паша, — исполнишь одно мое желание, я приму тебя как сына и сделаю своим наследником.
— Если ты готов принять меня в сыновья, зачем посягаешь на мою веру? — спросил Георгий и посмотрел ему прямо в глаза.
Паша встретил горящий взгляд юноши.
— Я не хочу, чтобы ты менял веру, — сказал он. Оставайся при своей, но женись на моей больной дочери.
— Я женюсь на твоей дочери, — громко крикнул Георгий, — если она станет болгаркой.
Ошеломленный паша раскрыл рот. Он покраснел и беспомощно развел руками. Толпа, напиравшая на двери суда, загудела. Судья зашипел, как змея:
— Он оскорбил честь паши!
— Он хулил правую веру!
— В огонь нечестивца!
— Делайте с ним что хотите! — Паша покачал головой и вышел, глубоко опечаленный, из суда.
Окровавленного Георгия Кратовца повели к площади перед древней церковью «Святая София». Когда они подошли к церковным вратам, из церкви выбежал отец Пею и поднял руку, чтобы благословить мученика. На площади с осужденного юноши сорвали одежду и в одной рубашке бросили в огонь. Когда ремни, которыми были связаны его руки, сгорели, юноша выпрямился, попытался сделать два шага, но споткнулся и упал прямо в костер. Его поглотило пламя.
Это произошло 11 февраля 1515 года.
Перевод Е. Яхниной.
ОТ КЫКРИНЫ ДО ВИСЕЛИЦЫ
Димитр Обшти переодел своих четников в турецкие солдатские мундиры, роздал им длинноствольные ружья, велел повязать цветные платки поверх нахлобученных по самые уши красных фесок и повел козьими тропками под белоствольными буками Арабоконакского перевала. Лес уже оделся багрянцем, ветер срывал с буков орехи и ронял их на головы четников. У третьего крутого поворота дороги Димитр укрыл четников за деревьями и кустарником, приказал затаиться, глядеть в оба и выжидать, а сам залег за большим белым камнем и направил дуло своего ружья в сторону Орхание.
Васил Левский был главным апостолом[6] Болгарского центрального революционного комитета. Его имя было названо первым при выборах членов Временного правительства в 1872 году, когда поборники народного дела собрались в Бухаресте, чтобы обсудить ход подготовки восстания и принять Устав Центрального комитета. Секретарь комитета Олимпий Панов букву за буквой набрал в типографии Каравелова весь Устав, председатель комитета Любен Каравелов сам держал корректуру, а Левский богатырской своей рукой вертел колесо ручного типографского станка, пока не были отпечатаны и Основной закон революционной организации и пламенное Воззвание. Вместе с двумя другими апостолами Левский перевез в Бухарест золото, собранное среди болгар-патриотов. Половина денег пошла на покупку небольшой типографии, которую собирались переправить через Дунай и тайно установить в Ловече, чтобы печатать воззвания, брошюры и листовки, на остальные были куплены револьверы и патроны. Револьверы заговорщики на себе переправили в Болгарию, а патроны упрятали в мешки с перцем, погрузили в лодку и отвезли в Никополь на заезжий двор, принадлежавший торговому товариществу. Грузчики кряхтели, сгибаясь под тяжестью мешков, и приговаривали: «Чок авур биберлер!» — «Ох, и тяжел же перец!» Димитр Обшти был назначен руководителем восстания в районе Тетевена и Орхание. Он подчинялся Левскому, занимавшему более высокий пост главного апостола. Обшти принес присягу и обещал не переступать законов и приказов подпольного революционного комитета. Если же нарушит клятву, не выполнит приказа или совершит предательство, то безропотно предаст себя суду своих собратьев по оружию — только их суд властен над его жизнью и смертью. На том целовал он крест, кинжал и револьвер. Левский и слышать не хотел о нападении на обоз с государственной казной — он понимал, что турки двинут тогда огромные силы и разгромят комитеты, не готовые еще к последнему бою против пятивекового ярма поработителей. Однако Димитра Обшти неотступно преследовала мысль о деньгах. Он искал способа одним ударом завладеть крупной суммой, чтобы в изобилии снабдить заговорщиков оружием. И теперь, притаившись за камнем, крепко сжимая обеими руками ружье, прищурив глаз, бывший боец повстанческих легионов Гарибальди, рыцарь револьвера и кинжала, с бьющимся сердцем поджидает обоз, который везет кованый сундук с государственной казной. Чтобы нагнать на турок страху, создать впечатление, что против них действует мощная, до зубов вооруженная организация, Обшти преступил клятву и нарушил приказ главного апостола. И когда почтовый возок с деньгами, в сопровождении четырех конных полицейских, приблизился, Обшти оглушительно крикнул из-за своего укрытия:
6
Апостолами в период национально-освободительного движения в Болгарии называли пропагандистов-организаторов этого движения.