Как художника, Ваню изумило то, с каким искусством его отец расположил на картине разнообразные красочные пятна, слив их в то же время в одно гармоническое целое и в единый порыв: напряженность всей картины в целом ощущалась и в каждом отдельном мазке.
А левый фланг картины, свободный от человеческих фигур первого и второго плана, занял конный отряд полиции с монументальным приставом во главе, сидевшим на красивом, породистом гнедом коне, тонкие ноги которого были в белых чулочках; так что совсем рядом с требовательной, охваченной одним порывом, но совершенно безоружной толпой стояла и вооруженная, притом конная охрана дворца, ожидавшая, как это было очевидно, только команды, чтобы ринуться на толпу и частью смять ее, частью рассеять.
Прошло в полном молчании не меньше десяти минут: сын смотрел на картину отца, отец смотрел на лицо сына. Но вот это лицо медленно повернулось к нему, и слабым по тону голосом, почти шепотом, сын сказал:
- Это... изумительно!
- Что изумительно? - также не в полный голос спросил его отец. И сын, помолчав, ответил:
- Изумительно прежде всего то, что ты с таким огромным холстом справился с неслыханной быстротою.
- Я ведь только этим холстом и был занят все время, - больше ничем, ответил отец.
- А где же ты взял этого командира конной полиции? Необыкновенно он тебе удался... И мне даже кажется, что я его где-то видел такого точно.
- Ты и мог его видеть у нас здесь: это бывший наш пристав, только потом его перевели в Петербург, где я и сделал с него, конного, этюд. Фамилия его Дерябин.
- Хорош! Очень хорош!.. Олицетворение идеи самодержавной власти... И вообще у тебя что ни деталь - бьет прямо в цель! Не картина это, нет!
- А что же?
- Подвиг во имя искусства! Чудо, а не картина!
- Это ты серьезно говоришь, или...
- Не говори ничего больше! - перебил сын и широко открыл для отца объятия.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Так как день развернулся теплый, то Алексей Фомич дал Ване не пальто, а плащ - черный, с капюшоном и белой металлической застежкой в виде львиной головы. Сам он не носил этого плаща, поэтому плащ имел такой вид, как только что купленный в магазине.
Так, в черном плаще и в серой отцовской шляпе, как вполне штатский человек, Ваня отправился посмотреть, в каком состоянии теперь дом, принадлежащий лично ему. Единственное, что пока он узнал о своем доме, было то, что сказал ему отец со слов Коли Худолея:
- В нижнем этаже там у тебя поселились какие-то идиоты. Не знаю, семейство ли какое умственно-убогих, или это какой-нибудь союз идиотов, там на месте будет тебе виднее.
На Ване под штатскими брюками оставались высокие фронтовые сапоги, и он по привычке делал широкие строевые шаги, когда подходил к своему дому.
Но как только Ваня остановился перед своим домом, оглядывая по-хозяйски, какого ремонта он требует, к нему подбежал гулявший невдалеке длинный, но тонкий подросток лет шестнадцати и, прищурив левый глаз, с самым серьезным видом стал щелкать, "стреляя" в него из игрушечного пистолета.
- Это что? Ты кто такой? - крикнул Ваня. - Не идиот ли номер первый?
Однако и "идиот номер первый" закричал визгливо:
- Я тебя убил! Я тебя убил, и ты падай!
Ваня схватил левой рукой его правую и вырвал игрушку, сунув ее на всякий случай в карман пиджака, но мальчишка заорал так неистово, что из дверей дома выскочила растрепанноволосая пожилая женщина в фартуке и тут же кинулась на Ваню:
- Вы что это, а? Вы что это бьете моего сына, а?
- А-а! Вы, стало быть, семейство, а не то чтобы союз идиотов! спокойно сказал Ваня, входя в дом.
- Вы куда? Вы зачем это к нам? - вопила женщина, хватаясь за плащ Вани.
На что Ваня отозвался как мог спокойнее:
- Я - хозяин этого дома.
Женщина в фартуке бросилась к дверям, ведущим в другую комнату, и из-за этих дверей донесся ее крикливый голос:
- Спишь все, дурак проклятущий! А там уж хозяин какой-то явился.
- Там, значит, идиот номер третий, - пробормотал Ваня, а спустя минуту появилась из дверей заспанная красноглазая фигура седого, подстриженного ежиком коротенького человечка в грязных подтяжках на явно давно уже не стиранной рубашке.
- Ваша фамилия? - спросил, брезгливо его оглянув, Ваня.
- Я должен спросить вашу фамилию! - наставительно, но хрипуче выдавил из себя человечек в подтяжках.
- Извольте: моя фамилия Сыромолотов, и я хозяин этого дома.
- Когда я снял квартиру в этом доме, мне сказали, что хозяин на фронте, прапорщик и, кажется, даже убит.
- Был тяжело ранен, лежал в госпитале, теперь в бессрочном отпуску, то есть в отставке... Сегодня утром приехал. Считаю, что с вас этого довольно. А вы кто и на каких условиях снимаете у меня квартиру?
- Я тоже теперь в отставке, а был делопроизводителем штаба начальника дивизии, - прокашлявшись, сказал квартирант Вани. - Так что я - я тоже военный, хотя нестроевой, как, скажем, врачи полковые, а также и дивизионный.
- Как же в Симферополе могли вы быть делопроизводителем штаба дивизии, когда здесь стоял всего один пехотный полк? - не поверил Ваня, но человечек в подтяжках замахал руками:
- Не здесь! Не здесь! Я из Нижнего Тагила, с Урала сюда переехал на постоянное жительство, исключительно в целях экономии в дровах.
- Какой экономии в дровах? Ничего не понимаю!
- Написали мне отсюда хорошие знакомые, что здесь можно прожить зиму, не топя, вот я и двинулся.
Ваня с интересом, присущим только художникам, наблюдал лицо своего квартиранта. Оно все - желтое и дряблое - состояло из одних только параллельных морщин: прямые морщины располагались на лбу, а навстречу снизу от подбородка шли закругленные, но тоже строго параллельные морщины.
Ваня даже подсчитал эти морщины: их оказалось - восемь на лбу и шесть идущих снизу. "Не лицо, а гармошка!" - подумал Ваня и разглядел еще у своего квартиранта во внешних уголках маленьких мутных глаз какие-то совершенно ненужные, но плотно усевшиеся наросты, отчего глаза казались еще меньше, чем были, и совсем незрячими.
А человечек, приехавший сюда с Урала с очень большой надеждой на крымское солнце, продолжал:
- Дрова нас там одолели, в Нижнем Тагиле! Восемь месяцев в году топка печей, а пенсию дали небольшую. Там она вся, эта пенсия, выходила из трубы дымом. Полагал, истинно полагал, что скорая будет победа, однако наши генералы Дитятины, оказалось, воевать совсем не умеют.
- Какие "генералы Дитятины"? - не понял Ваня.
- А те самые, каким лекарь Пирогов "ап-перацию" делал, череп отпилил и мозги вынул, положил на тарелку. Он еще тогда только полковник был, этот Дитятин, а тут вдруг входит адъютант его и кричит: "Высочайшим приказом вы из полковников произведены в генерал-майоры!" "А-а! - тут говорит Дитятин. Лекарь Пирогов, пришивай мне обратно череп". Пирогов с перепугу череп-то пришил, а мозги позабыл вставить на свое место. Генерал Дитятин махнул на свои мозги рукой: "Раз я теперь генерал-майор, то зачем же мне какие-то там еще мозги!" - И пошел.
- Это, кажется, рассказ Горбунова, - вспомнил Ваня. - Но генералы в нашем поражении меньше виноваты, чем тыл. Однако вы мне не ответили, сколько вы платите за квартиру в моем доме и кому именно платите?
- Ни-ко-му ни-чего не пла-чу! - приподнявшись на носки и на них покачиваясь, раздельно проговорил жилец.
- Вот тебе раз! - удивился Ваня. - Я дал доверенность на продажу своего дома одному нотариусу, и это уж его промах, что он не продал дома, а нашел мне такого квартиранта, как вы!
- Ага! Вот-вот! Я тоже так думаю, что в видах возможной революции умнее было бы его продать, а то могут ведь отобрать и бесплатно. - И жилец торжествующе захихикал.
- Таких домишек отбирать не будут... До этого не дойдут.
- Однако же двухэтажный! - продолжал жилец.
- Ну, с меня довольно, - выкрикнул Ваня, - и с вами я больше говорить не хочу! Пойду к нотариусу!
Несколько успокоило Ваню только то, что, поднявшись по деревянной лестнице на второй этаж, где он сам жил прежде, он увидел на дверях тот самый прочно висячий замок, какой повешен был им, когда он уезжал в ополченскую дружину.