Тома положила на стол белый листочек. Щёки Натальи Ивановны побагровели. Она тяжело, в упор посмотрела на ребят:
— Признавайтесь, кто это сделал?
Грозный взгляд Натальи Ивановны на некоторое время остановился на Стасике, потом перебежал на лица других ребят.
Стасику не стоялось на месте. Он толкнул Борьку Титова в бок.
— Ах, так… — Щекастый Борька поднял руку: — Наталья Ивановна, можно мне?
— Говори, Титов.
Борька подошёл к столу:
— Я вчера видел на доске точно такую фигу.
— Ну и что ж?
— Стаська Комов её мелом рисовал. Его работа.
«Мстит, — с ненавистью подумал Стасик. — Не может забыть, как я положил его на обе лопатки. И ещё получит! Ябеда!»
Пронёсся негодующий ропот. Наталья Ивановна вышла из себя:
— Придётся круг позора чертить! Ничего не поделаешь. Заслужил!
— Это за фигу-то к позору?! — упирался Стасик. — Что она — запретная фигура? Я в журнале «Крокодил» такую же видел.
— Не хитри, Комов. Дело не только в хулиганском рисунке, — одёрнула его Наталья Ивановна. И тут же приказала Титову рисовать круг.
Неуклюжий Борька, взяв мел, долго ползал на четвереньках по полу в самом центре зала. Из кожи лез, чтобы нарисовать черту потолще.
Это и был круг позора. Не часто чертили его в интернате. Последний раз прошлой осенью рисовали, когда сторож привёл с колхозных бахчей мальчишек с ворованными арбузами. Только самых отъявленных ставят за белую черту. Попадёшь в круг — держись. Ребята не дадут спуска, так пропесочат, что и фамилию свою забудешь. Стоя в кругу позора, нужно без утайки отвечать на любой вопрос, который выкрикнут из зала. Слукавишь, обманешь — всё равно на чистую воду выведут.
Пионервожатая Любовь Павловна хмурила брови. Щёки её пылали. Нервно перебирая пальцами галстук на груди, она обернулась к Наталье Ивановне, и Стасик услышал:
— Нельзя Стасика в круг! За что? Ведь ничего ещё не выяснено…
— Вот в кругу позора и выясним! Хватит жалеть! Комова я знаю хорошо. От него всего можно ожидать.
— Становись, Стаська, в круг, — распорядился Борька, стряхивая мел с рук.
— Мне и здесь нравится.
— Комов, что тебе сказали? — Наталья Ивановна пронзила Стасика взглядом, от которого у него защемило в груди и потемнело в глазах.
— Пожалуйста, — пожал плечами Стасик и переступил злополучную белую черту.
Зал наполнился разноголосым гулом. Девчонки говорили одно, мальчишки — другое.
— Он меня килькой дразнит, — обличала Женя Окунева. — А ещё ошейник для собаки у дяди Мити клянчил.
— Ну и что? Ты не клянчила? — спросил, сжимая кулаки, возмущённый Колька Мерлин. — Стасик собак любит. Ты их любишь?
— Не хватало, чтобы я собак любила! Я Тому люблю, а ещё Галю Агишину.
— Нашла чем хвастаться! Ваша святая троица одного Стаськиного мизинца не стоит. Он — друг настоящий! И нечего намекать, что он деньги какие-то взял! Он воровать не может! Я знаю…
— Прошлый раз Стаська клей из столярки унёс. Своими глазами видела, — обличала Агишина. — А теперь вот деньги пропали…
Обидные, несправедливые слова. Как защититься от них? Стасик беспомощно хлопал глазами. Чувствовал, как горят уши. По щекам поползла слезинка. Она добралась до губ, до подбородка. Подбородку сделалось щекотно, а во рту — горько. Такая же горечь была и на душе.
— Не брал я ваших денег. Не брал! — упорно твердил Стасик, растирая кулаком слёзы. — Я только фигу нарисовал.
Стасик видел, что Наталья Ивановна не верит ему. Она вспомнила все Стасины проказы: и то, как он однажды сломал табуретку, и как поскандалил с Борькой Титовым из-за найденной на улице лошадиной подковы, и как разбил выстрелом из рогатки стекло в амбаре, и как стонал во время диктанта, притворившись, что у него болит зуб…
Ну и что? У кого, скажите, нет грехов на душе? А денег из Томиной тумбочки он не брал! Не нужны ему чужие деньги! Не жулик он. Слышите?!
Но Наталья Ивановна не хотела слушать Стасика: он ей «изрядно надоел», ей от него «тошно».
— Совсем от рук отбился! — гневно бросила Наталья Ивановна. — Хлебнули с ним горюшка! Раз взрослых не слушается, поручим всему классу следить за его поведением. Организуем, так сказать, общественный контроль. Со всех сторон. Пусть главным контролёром будет Боря Титов. Мальчик он дисциплинированный и на Комова будет влиять положительно.
— Не хочу я дисциплинированного Борьку! И контролёров мне никаких не надо… Я сам!
— Комов, помолчи! — одёрнула его Наталья Ивановна. — Как решим, так и будет!
— Я убегу! — крикнул на весь зал Стасик. — Вот увидите, убегу!
— Ах, ты ещё и угрожаешь?! — Наталья Ивановна гневно посмотрела на Стасика и забарабанила пальцами по столу. — Может, тебе наш интернат не нравится? Так я понимаю? Ну что ж, пожалуйста. Готова пойти тебе навстречу. Вчера как раз запрос поступил из соседней школы-интерната. У нас переполнено, а там свободные места есть. Вот тебя и отправим.
— Наталья Ивановна, зря вы это… — растерянно возразила пионервожатая. — Несправедливо.
Пионервожатую поддержала учительница Валентина Григорьевна:
— Стасик лучше, чем вы о нём думаете.
Но Наталья Ивановна непреклонна:
— Зачем задерживать, если ему у нас надоело? Завтра же и отправим. Пусть поживёт на новом месте…
Строгим, холодным взглядом обвела она школьный ряд. Ребята притихли. Стасик слышит лишь невнятные, сбивчивые слова Томы Асеевой:
— Как же так… Я не думала… Нельзя же так…
Стасику стыдно поднять глаза. Он видел перед собой лишь белую линию, что тянулась возле самых ног. Страшная белая полоса вдруг словно ожила и стала сжиматься, обхватывая его всё туже и туже. Стасик, задыхаясь, хотел выскочить из этого страшного круга. И не смог: ноги как будто накрепко прилипли к паркету, не отдерёшь.
Стасик не помнит, как вышел из позорного круга, как очутился в своей комнате, как заснул.
Глава VI
Характер, который не ломается
Стасик сидит в кабинете директора, может, полчаса, а может, и целый час. Кто его знает — часов на стенке нет. Чай, которым угостил его Владимир Семёнович, давно уже выпит. От него на донышке чашки остались малюсенькие чёрные палочки, очень похожие на микробы, какими их изображают в книжках. Стасик смотрит на эти палочки и думает о микробах.
— Как-то нехорошо у нас с тобой вышло, Стасик, — говорит Владимир Семёнович. — Понимаешь, уезжая в командировку, повару сказал, а Наталью Ивановну не предупредил, чтоб отметили твой день рождения как водится — стихами, подарками, ну и всем прочим. Вместо этого — круг позора…
Стасик, сидя напротив директора, медленно помешивает в чашке ложечкой чёрные крошечки чая, похожие на микробов, и молчит. Никак не может забыть вчерашнюю обиду. До сих пор чувствует, как горят уши, а в теле такая дрожь, словно он всё ещё из круга позора не вышел.
Владимир Семёнович, наверное, догадывается, что творится на душе у Стасика. Он наливает ему ещё чаю:
— В то, что ты деньги украл, я не верю. Где это видано, чтобы такой человек, как ты, воровал, марал себя грязным поступком?! Чепуха какая-то!
Владимир Семёнович выходит из-за стола, шагает по комнате — три шага до двери и три обратно. Смотрит на него Стасик и радуется: мировой директор! Всё понимает. Такой ни за что не поставил бы в круг позора невиновного человека. Он с одного взгляда может определить, кто перед ним: жулик или честный.
Стасик расчувствовался. И захотелось ему сделать для Владимира Семёновича что-то приятное. Может, рогатку подарить? Пожалуй, обидится. Лучше генеральскую пуговицу с гербом ему отдать. На сером директорском костюме, среди обыкновенных чёрных пуговиц она будет сиять, как золотая. Каждый обратит на неё внимание. Нет, пуговицу отдавать нельзя — генерал подарил. А сделать приятное всё-таки хочется.
— Я умею стоять вверх ногами, — неожиданно сообщает Стасик. — Хотите, покажу?
— Потом как-нибудь, — смеётся Владимир Семёнович. — А пока стой на ногах.
Так бы и прижался к этому доброму человеку. Да боязно. Владимир Семёнович хотя и добрый, но директор.