— Могу информировать! — сказала Глаша. — Только прежде познакомимся. Как вас зовут?
— Евгений Иванович Лопатин. То есть Женя, — засмеялся он вместе с девушками.
Чем ближе к семи, тем больше Аленой овладевало беспокойство — помнит ли, что должна читать на этой консультации, представляла, как мучительно трудно будет, когда столько глаз вокруг.
Алена вглядывалась в каждое новое лицо, и никто не оставлял ее равнодушной: тревожные, как бы ищущие поддержки взгляды рождали горячий отклик и расположение; другие — холодные и высокомерные — вызывали у нее неприязнь. В зале становилось душно, и он весь гудел от многолюдья.
— Сколько сегодня народу! — сказала Глаша. — Последняя консультация. — И показала глазами на девушек, которых Алена встретила утром в приемной комиссии: — Обратите внимание, какие красули! Воображают, что обе — Ермоловы! Черненькая — Патокина Зина, а «перекись» — Изабелла Зубова.
На Зине было красное с оборочками платье и красные туфельки, а на Изабелле — зеленое с белой отделкой и белые туфли.
— Красивые! — с восхищением и тоскливой неприязнью заметила Алена.
— И столь же бездарные! — раздраженно отрубила Глаша, но, взглянув на дверь, громко шепотом сообщила: — Стелла! Стелла катится! — И встала, одергивая платье.
В зал неторопливо вошла нарядная женщина, вся она была круглая и казалась составленной из светлых воздушных шаров разной величины; сверху тоже был посажен шар, потемнее, — с круглым лицом, выпуклыми глазами и круглым, ярко накрашенным ртом. За Стеллой шли три молодых человека. По сановной важности их лиц было ясно, что их судьба не зависит от консультации.
— Третьекурсники! — шепотом объяснила Глаша. — Ее помощники — адъютанты!
Разговоры оборвались, и уже почти в полной тишине прозвучали громкие ласково-насмешливые слова Стеллы Матвеевны:
— Смотрите, что делается! До утра не разобраться! — Она остановилась у двери аудитории и сказала властно: — Давайте начинать.
Разместились вдоль стен аудитории по обе стороны стола, за которым восседала Стелла Матвеевна с помощниками, свободной оставалась большая площадка с единственным стулом посередине. «Лобное место», — подумала Алена, а Женя шепнул: «Эшафот!» Стелла Матвеевна, тихо переговариваясь с помощниками и посмеиваясь, медленно оглядела собравшихся.
— Кто в первый раз — поднимите руки.
Алена, Женя и еще около десятка человек подняли руки.
— Сначала посмотрим новеньких, а уж остальных… как успеем. Ну, кто храбрый — кто первым? — спросила она.
Алена чувствовала, что страх с каждой секундой забирает ее все сильнее, — ждать нельзя! — и поднялась. Одновременно с ней у противоположной стены тоже встала девушка, они взглянули друг на друга и одновременно сели. Все засмеялись.
— Жребий, что ли, бросать? — Стелла Матвеевна посмотрела на Алену, потом на другую девушку.
Та быстро замахала руками и сказала хрипло:
— Пусть она первая?
Алена ледяной рукой сунула Глаше сумочку и, почувствовав себя нескладной, огромной, тяжелой, как ломовая лошадь, цепляясь ногами за ножки стульев, пробралась между сидевшими. Никого не видя, ничего не понимая, вышла на «лобное место», остановилась позади стула, глядя в пол и теребя холодными дрожащими пальцами концы пояса.
— Не хотите назвать свое имя и фамилию? — с чуть насмешливой ласковостью спросила Стелла Матвеевна.
И Алена с испугом сообразила, что уже слышала этот вопрос, но он скользнул как-то мимо сознания, точно и не ее спрашивали. До чего же глупо! Как ненормальная! Но ответить она не успела — раздался голос Глаши:
— Строганова Елена Андреевна.
Послышались одинокие смешки.
— Стыдно смеяться! — нравоучительно остановила их Стелла Матвеевна. — Девушка смущается, и ничего тут нет особенного. Что вы приготовили нам, Леночка?
В ее ласковом тоне слышались превосходство и снисходительность, а то, что взрослую девушку она назвала, как маленькую, Леночкой, рассердило Алену. Она почувствовала себя противно жалкой, беспомощной, смешной. Не поднимая взгляда, уставясь на сиденье стула, Алена с трудом выговорила глухим, прерывающимся голосом:
— Проза — «Тройка» Гоголя, басня — «Ворона и Лисица», стихи Пушкина и Маяковского.
— Пожалуйста. Начинайте с чего хотите.
Алена судорожно вздохнула, руки помимо ее воли метнулись к спинке стула и снова вцепились в кушак.
— Гоголь. Отрывок из поэмы «Мертвые души»…
Голос то пропадал, то гудел, словно из бочки, она не могла совладать с ним. «И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться…» Она с ужасом слушала странно чужой голос и, понимая, что терять уже нечего, с отчаянным вызовом выкрикнула: «Черт побери все!»…
Вряд ли Гоголь предполагал в этих словах то содержание, которое вложила в них Алена, но, должно быть, именно свое содержание, своя мысль, свое чувство вдруг вернули ей голос. Еще не веря и как бы спрашивая: «Это правда или мне кажется?», она произнесла: «Его ли душе не любить ее?», прислушалась, и, будто утверждаясь в мысли: «Могу ли не радоваться, когда это мой собственный голос?» — сказала: «Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное?» и, осмелев, посмотрела на слушателей. Не холодные, не насмешливые — нет! — внимательные, сочувствующие взгляды встретила она… И уже больше не думала ни о голосе, ни о руках, полетела «невесть куда», стремительно, легко, весело… «И понеслась!.. понеслась, понеслась!.. на неведомых светом конях!» Алена ощутила себя частицей Руси, необъятной, прекрасной, перед которой, «косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Она не понимала — хорошо или плохо прочла, знала только, что совсем не так бывало на уроках Митрофана Николаевича, когда ее слушали свои девочки и он…
— Теперь стихи, пожалуйста.
неожиданно для себя начала Алена любимое Митрофаном Николаевичем стихотворение и точно ему признавалась, что вспоминать тяжело и горько, а впереди все неясно и тревожно…
сказала она. Читать больше ничего не хотелось, но сладкий голос Стеллы потребовал:
— Басню, пожалуйста.
Алену рассердила Стелла и то, что она шепталась с помощниками, и вслед за ней все вокруг зашептались. И, обрушив свое раздражение на дуру Ворону, Алена рассказала ее историю. Почему все смеялись? Даже Стелла негромко поквакивала. Разве басня смешная? Или она сама, Алена, смешная?
Стелла Матвеевна улыбнулась.
— Ну, хорошо. Значит, мы с вами так решим: «Тройку» на экзамене читать не надо. Возьмите какой-нибудь лирический отрывок. Стихи и басня в порядке, садитесь.
Алена поняла только, что ее не забраковали, что она может держать экзамен, и легко, даже не заметив как, очутилась на своем месте. Глаша одобрительно подмигнула и слегка хлопнула ее по бедру, а Женя шепнул: «Молодец!» — и от растерянности как-то кривенько улыбнулся. Алена, чувствуя себя уже опытнее, пожала его неживую руку своей, внезапно потеплевшей, и тихонько сказала: «Идите скорей. Право, лучше. Вы обязательно понравитесь». Он встрепенулся, а на «лобное место» уже вышла девушка, уступившая Алене очередь. Вновь обретя способность видеть, слышать, понимать, Алена сочувственно посмотрела на невысокую, очень худенькую фигурку, на беспокойно метавшиеся маленькие руки, на нежное лицо с лихорадочным румянцем и тревожно-сосредоточенными, необыкновенно кратными желто-карими глазами.
— Яхно, Агния Николаевна, — мелодичным голосом отвечала на вопросы девушка. — Восемнадцать лет. Из Таллина.
История Леночки Огородниковой прозвучала не так, как представляла ее себе Алена, читая «Спутники», а куда трогательнее, да и сама Леночка Огородникова теперь представлялась такой же худенькой, с острыми плечиками, большеглазой и нежной, с такой же ясной улыбкой, как Агния.