— Дети, — сказал он, — плоть и кровь наша… Взгляни ещё разок, куда этот человек запропастился, — обратился он к жене.
— Куда ему деваться. Сам ведь ты сказал, по нужде, вероятно, вышел, разве он не был пьян?
— Пьян, может быть, и не был, а вино повредить ему могло. Выйди-ка во двор, взгляни, не случилось ли чего.
— В такую-то пору?
— Ладно! Сам пойду. Извините, гости дорогие! — поставил Оман стакан и только хотел выйти, как дверь открылась и на пороге мокрый с головы до пят появился Сико. Волосы у него слиплись на лбу, и две водяные струи ручьями стекали по щекам.
— Где это ты пропадал? — закричал на него Оман.
— Да здесь я, недалеко был, наших ходил предупредить, к воротам подошёл и крикнул: ночью, мол, не ждите, у Омана остаюсь.
— Браво! Это ты здорово придумал, умней тебя никто не мог бы поступить, — захохотал хозяин.
— Присаживайся-ка теперь к столу да выдуй один за другим два рога, не то чихать завтра будешь до упаду.
Снова пошёл пир горой. А дождь, между тем, всё лил и лил беспрестанно. Раза два крыша так затрещала и заквохтала, словно тут собрались все наседки, живущие на земле.
Утром сват-Подбородок уединился с Оманом. Долго они совещались, а я всё прислушивался, однако услышать ничего не смог.
— Ну что? — спросил я Арету, когда закончились переговоры.
— По дороге расскажу, — бросил тот неохотно.
Как только перешли мы по жёрдочкам узкого мосточка через вздувшийся от половодья мельничный ручей, я снова спросил у свата:
— Ну и как?
— Да что как? Не отдам, говорит, я ему девушки.
— Чем я ему не по вкусу пришёлся? Лицом что ли не понравился, на мужчину не похож, или?..
— Да уж и не знаю.
— А всё-таки…
— Сирота, говорит, он одинокий, помочь ему некому. Плохо женщине в доме у него придётся, замучается, надорвётся одна. Уж сколько я тебя хвалил! Парень, мол, ловкий и хозяйственный, и с лица хорош, и петь-плясать охотник, а он упёрся на своём: не отдам и всё!
— Интересно! Может, поведение моё ему не понравилось?
— Да нет, кацо, наоборот! Держать ты себя, как надо, умеешь, а уж петь-плясать, так ты просто для этого рождён.
— К чему этот дар, если он мне не помог, — сказал я с горечью. — А девушке я понравился, заметил небось, как улыбалась, а?..
— Я-то заметил, но кто, скажи, когда девушку спрашивает.
— Эх, дорогой мой Арета! Уж если не улыбается человеку счастье, то камень его и на подъёме настигнет. Что делать? Невезучим я родился.
— Нельзя так, душа моя! Умные люди говорят, за счастье бороться надо, а ежели нос повесить, так оно, счастье это, тебя в бараний рог скрутит.
— Что же делать, посоветуй, батоно.
— Да-а, перевелись ныне мужчины, не то что раньше бывало! — с сокрушением протянул сват.
— Ты о чём, батоно Арета?
— Это я так, себе говорю! Вот дед твой, слышал я, бабку-то твою похитил, а?
— Было такое, а что?
— Ничего, это я просто так…
— Не пойму я тебя, батоно Арета. Странно ты как-то выражаешься, загадками говорить изволишь.
— А ты выслушай меня внимательно — всё поймёшь. Знаешь, что с одним моим родственником приключилось? Понравилась ему как-то вдовушка, да никак он её сердце к себе привлечь не мог. И так ходил, и эдак, а вдова всё — нет и нет. Раз как-то пошёл он в лес, поймал корову той вдовы, снял у неё с ошейника колокольчик и ну звонить — трезвонить. Услышала женщина звон, пошла в лес свою корову искать да там лицом к лицу с ним и столкнулась. Испугалась было. Однако, когда рука мужчины груди её коснулась, подчинилась ему тут же. Теперь счастливей их нет на свете! Не устают они корову и колокольчик благословлять. Вот такова жизнь, — улыбнулся в усы Арета.
Удивился я этой улыбке, потому что Арета почти никогда не улыбался.
— Ну и что же, батоно Арета, и мне прикажешь на шею коровий колокольчик повесить и обманом женщиной завладеть?
— Коли нравится мужчина женщине — в лесу он её обманет или за овином, или прямо из дому похитит, — всё равно пойдёт она за ним. Большого труда это не стоит. Много ли нужно для этого? Два человека, два коня, две бурки да тёмная ночка. Мужчина ежели провёл ночь с женщиной, никто потом у него её не отнимет, если только Христос с неба не сойдёт… Да и женщина обратно не свернёт. Защитит она мужа своего: по своей, мол, воле пошла, и всё тут! Так-то, душа моя. Если что надумал, поторапливайся, потому как красивый товар долго не залёживается. Чего онемел!..
— Н-не знаю, — протянул я нерешительно.
— Только одно вот меня смущает, надеюсь ты про это слыхал? Когда похищают девушку, приданого за ней не берут.
— Пустяки это! Такой девушке приданого не нужно. Сама она, как икона святая.
Хотел я произнести её имя, но не смог. Говорят, что имя любимой всегда трудно произносить.
— Ты прав, такой девушке и вправду приданое ни к чему, — вторил мне сват. — Когда, говорят, в руках у тебя слиток золота, ни к чему за серебряной мелочью гоняться.
— Истинно говоришь, батоно!
— Сдаётся мне, мысль эта тебе по душе пришлась, — женщину похитить!
— Хорошо бы, да страшновато однако.
— Чего ты испугался, парень?
— Как чего? А если в погоню за мной пустятся, что тогда?
— И-и! Такой молодец, а погони испугался. Что это за похищение, если погони следом не будет? Обязательно должна быть. Главное тут следы запутать. Не беспокойся, никто тебя не догонит. В этом деле ты на меня положись. У похитителя, говорят, одна дорога, а у преследователей — тысячи. Уж я так их запутаю, что собственную судьбу проклянут… Ты только решайся, а остальное я на себя беру. Ну как, согласен? Я тебя не неволю. Поступай, как ум твой тебе подскажет.
— Эх, будь что будет! Видно, такова моя судьба! Не хочу я без жены стариться.
— Верно. Только уговор — никому ни слова, понял? Иначе всё пропало!
— Да что ты, батоно Арета, не ребёнок я.
— Об этом только трое должны знать: ты да я, да крест святой. Пойду-ка я да с девушкой покалякаю, узнаю у неё, как да что. Если девушка не согласится, тогда нам уже сам бог и тот не поможет. Не верю я, однако, чтобы рыбка золотая на удочку не попалась. Такие дела мне всегда удаются. Надеюсь, ты мне доверяешь?
— Не только доверяю, батоно Арета, прошу тебя, умоляю, помочь мне в этом деле, а уж потом проси чего захочешь, головой соль тебе толочь буду. Правильный ты мужик, батоно Арета.
— Уж очень тебя, как я погляжу, любовь обожгла.
— Не сожжён я ею пока, но опалён порядком.
— Ну, милый, женское прикосновение для твоей опалённой груди бальзамом будет целительным. Уж это я точно знаю.
Через три дня сват прокрался ко мне во двор, словно вор. По лицу его никак я не мог догадаться, как идут наши дела.
— Ну что, парень или девка? — только и спросил я.
Он же, пока мы не вошли в комнату, не проронил ни слова.
— Чего ты испугался, Караман? Побледнел-то как. Успокойся. Девушку я так заговорил, что согласна она. На край света, говорит, за ним пойду.
— Правда?
— Стану я тебя обманывать! Давай-ка лучше подумаем, как дальше быть?
— Я в твоих руках, батоно Арета. Сделаю всё, как скажешь.
— Не беспокойся, дорогой, ты в надёжных руках. Найми-ка ты двух хороших коней, лучше чёрных, ночью незаметней будут. Бурки накинем… Ежели в нас выстрелят из пистолета, пуля бурку не пробьёт.
— А дальше?..
— Ты будешь ждать меня с лошадьми у мельницы, что поблизости от дома Омана. В полночь обойду я Оманов дом и прокрадусь к окошечку, где девушка спит.
— А что, Пасико и Цицино разве не вместе спят?
— Нет.
— Она, твоя голубушка, прыгнет прямо ко мне в лапы. Заверну её в бурку и к тебе притащу. Ты с ней к ручью поскачешь, а я у мельницы подожду. Знаю, погоня тут же начнётся. Как услышу крики, выхвачу оружие да прямо по другой дороге поскачу… Преследователи, конечно, за мной увяжутся, да уж как-нибудь улизну.
— Девушку я должен домой что ли привести?
— Ты что, спятил? Спустись к долине Баракони. Знакомы ли тебе те места?
— Конечно, там мтиульские виноградники разбиты.