Впрочем — довольно… Я не стану рассказывать обо всем, что видел и слышал в тот памятный день. Скимбашу давно умер, точнее, его давно убили. Но я жив, и мне нужно быть осторожным: никогда не следует выкладывать все, что знаешь.
Мы приближались к Каля Викторией. Несмотря на уличный шум, мы снова явственно слышали выстрелы. И снова нам показалось, что стреляют где-то на берегу Дымбовицы, в районе Дялул Спирей. Впереди нас шли художник Антоница и карикатурист Рацэ. Я услышал их возбужденные голоса:
— Стреляют на берегу Дымбовицы, — сказал Антоница. — Стреляют в рабочих. Еще не стемнело, и мы могли бы сделать несколько зарисовок.
Диоклециан обернулся ко мне:
— А тебе не хочется туда пойти?
— Если и ты пойдешь…
— Я? О, нет! Хватит с меня на сегодня и одного покойника. Я пойду в кафе. Приглашаю и тебя на чашку кофе. Согласен?
Как во хмелю провел я все утро: похороны, путь до вокзала в похоронной процессии, Каля Гривицей с ее размалеванными проститутками, прыщавый гений Скимбашу и его дикие рассуждения… И я сказал:
— С удовольствием, господин Диоклециан. Принимаю ваше приглашение.
— А меня ты не зовешь? — обиделся Скимбашу. — Неужели ты, Диоклециан, настолько скуп, что боишься пригласить еще одного человека?
— Ну что ж, приглашаю и тебя, — ответил Диоклециан. — Если тебе так хочется.
— Да, хочется… Впрочем, не из-за кофе. Я пойду с вами лишь для того, чтобы ввести тебя в лишний расход.
Пройдя мимо террасы Отетелштяну, мы остановились у входа в «Кафе де ля рэ». Антоница и Рацэ отправились дальше, к набережной Дымбовицы.
— Зайдемте сюда, — предложил Диоклециан.
Скимбашу был разочарован: он ждал, что Диоклециан поведет нас в «Капшу». Но я сказал:
— Мне нравится это кафе. Тут выступает замечательный скрипач — Чиолаку. В «Капшу» я бы не пошел. Там все очень дорого и пошло. «Капша» для снобов.
Мы вошли в кафе. Хотя оно и было расположено в центре города, но считалось третьеразрядным заведением. Внутри было душно, пахло чем-то кислым. Мы долго искали, где нам сесть, пока не нашли свободный столик рядом с оркестром. Знаменитый скрипач Чиолаку, не обращая внимания на многоголосый гомон, играл старинный сентиментальный романс. Мне стало грустно, и я подумал: «А что, если Диоклециан прав и я сам уже начинаю превращаться в мелкого, ничтожного человечка, каких в этом городе тысячи? Чем дольше я здесь живу, тем больше чувствую себя каким-то никчемным. А что, если бухарестская трясина уже начала медленно засасывать и меня? Если это так, то лучше мне умереть». И я вдруг вспомнил народную песенку:
Мой брат Алексе умер младенцем — он прожил всего семь дней. Значит, он умер, даже не начав жить. Что же он этим выгадал? В чем состояло его счастье? А вот я до сих пор жив. Я счастливее его? Что же лучше: умереть или жить, все-таки жить и верить в жизнь? Суметь избавиться от всего, что мешает этой вере?
Кафе было переполнено. Сквозь густой табачный дым я все же узнал кое-кого из сидящих за соседними столиками: литературного критика Катона Боериу, романистку Таню Тулпину.
Вскоре в кафе появились карикатурист Рацэ и художник Антоница. Они сели за наш столик, и нам пришлось потесниться. Увидев художников, официант сразу же подошел к ним, чтобы принять заказ. («У нас уважают и хорошо обслуживают артистическую публику!» — таков был девиз «Кафе де ля рэ».) Карикатурист попросил большую чашку кофе без сахара, а Антоница заказал двойную порцию рома. Официант принес заказанное. Рацэ пригубил из своей чашки, Антоница одним глотком выпил половину рома, и у обоих сразу развязались языки.
— Убийцы! — мрачно пробормотал Антоница. — Настоящие убийцы! Вы знаете, что там произошло? Вот, полюбуйтесь…