Ангел способен видеть все, что мне снится, и настраивает мои сновидения на нужный лад. Это входит в его обязанности. Он улыбается и ставит другую пластинку.
Я писал письмо. Делал я это украдкой, стараясь не привлекать внимания ангела, поскольку вести переписку мне запретили. И все же был пойман с поличным.
Я попытался спрятать бумагу, но тщетно.
– Покажите письмо, – потребовал ангел.
– Это исключено.
– Вы уверены?
– Абсолютно!
– В таком случае прочтите мне его, пожалуйста.
Я вынужден был уступить. Но про себя твердо решил, что неудачные пассажи вслух зачитывать не стану.
– «Голубка моя!..»
– Ого!
– «…Я должен сообщить тебе нечто неприятное. Дело в том, что я уже мертв! Хотя в чем вообще состоит разница между жизнью и смертью? Я и сейчас могу прийти к тебе в любой день и час, стоит только пожелать. Правда, ты теперь прийти ко мне уже не сможешь, и это не слишком удобно, верно? Зато с нами теперь все будет гораздо проще! Когда я был еще жив, мы, сами того не замечая, частенько раздваивались, и нас становилось четверо. Под конец мы с тобой совсем запутались: где здесь ты, где я, где твой образ, живущий в моем сердце, где мой образ, созданный тобою? Все это страшно смущало. Но теперь ничего подобного уже не произойдет. Так что ты, пожалуйста, не печалься особо о моей кончине. Как сказал один поэт[9], живые и мертвые – словно две стороны одной монеты: так безнадежно далеки и в то же время так близки друг другу…»
Я дочитал письмо. Ангела заинтересовало, похоже, не столько само послание, сколько его адресат:
– И где сейчас ваша возлюбленная?
– В подвале здания «Парадайз»…
– Надо же, стало быть, у рая тоже есть подвал? И что она там делает?.. Дайте-ка угадаю. В баре работает?
– Все верно, в баре «Блу берд»[10]. – Я невольно улыбнулся.
– А сколько ей лет?
– Думаю, лет девятнадцать.
– И давно вы с ней знакомы?
– Да целую вечность уже, не меньше!.. По крайней мере, мне так кажется…
На первом же нашем рандеву мы с ней условились: давай-ка посмотрим, кто из нас двоих сумеет причинить другому больше страданий. И потому, например, девушка моя не раз и не два – как можно предположить – отказывалась от идеи написать мне, ибо по собственному опыту прекрасно знала, как тяжело подолгу, втуне ждать писем любимого.
Наше увлечение «игрой в мучителей» привело в итоге к тому, что в один прекрасный вечер, порядком истомившись на парковой скамье в ожидании возлюбленной, я вдруг почувствовал слева в груди резкую боль. После этого неприятные ощущения только усиливались: боль день ото дня все глубже вгоняла в мою грудь свое острое жало.
Я, разумеется, усмотрел единственную причину этого непонятного недуга в слишком глубокой любовной тоске.
О своих романтических муках я никому не рассказывал. Даже своей пассии.
И все же однажды не выдержал и невольно скривился при ней от боли.
– Что с тобой?
– Все в порядке!
– Тогда с чего вдруг такое выражение лица?
– Просто вспомнил мерзкий сон, который привиделся мне сегодня под утро.
– И что же тебе приснилось?
– Что меня съел крокодил.
Было очевидно, что ответ мой девушку не успокоил: она все истолковала по-своему и даже в этой моей секундной гримасе усмотрела, прежде всего, новый повод для мучений.
Я же в полной мере ощутил, что взаимная любовь – это, в сущности, бесконечное истязание друг друга.
И вот – наш последний вечер вдвоем.
Но кто мог знать, чем все обернется? Вечер как вечер – такой же, как все остальные.
А на следующее утро, уже собравшись выйти из дома, я подошел к зеркалу, чтобы повязать галстук, и в этот момент увидел, как мой зеркальный двойник, страшно побледнев, словно подкошенный валится на пол. После этого у меня начался сильнейший жар.
Вскоре я оказался в больнице.
Врач поставил диагноз – острая пневмония. По его словам, мучившая меня до сих пор боль в груди была не чем иным, как предвестницей подступающей болезни.
Я счел его заключения весьма наивными.
Сон не шел.
Температура у меня поднялась почти до сорока, койка нагрелась, точно прокалившийся за день на солнце прибрежный песок.
Я метался в постели, и как лежащего на песчаном берегу человека пропитывают подступающие воды прилива, так меня постепенно пропитывало небытие. Я становился все бледнее и бледнее.
Когда врач приходил ставить уколы, ему помогал отвечавший за меня ангел в белых сестринских одеждах.
Правда, ангел мой только и делал, что совершал одну ошибку за другой, частенько путая подкожные и внутривенные инъекции.
9
Герой, очевидно, ссылается на Жана Кокто (1889–1963), имея в виду концепцию смерти, нашедшую отражение во многих произведениях французского писателя.