Неожиданно раздался резкий звук – мне словно швырнули в голову пригоршню гальки. Я в растерянности оглянулся на постройку. Оказалось, это со стуком распахнулись оконные створки: в стене, прямо надо мной, виднелось застекленное оконце, на которое я прежде совершенно не обратил внимания. В следующее мгновение в раскрытом окне показалось перекошенное от гнева лицо какого-то мужчины европейской наружности.
– Здесь курить нельзя! – ни с того ни с сего закричал он на меня.
Я опешил, совершенно не понимая, что происходит, и в ответ на окрик адресовал ему лишь полный недовольства взгляд. Но тут в его облике, особенно в похожих на две сигары коричневых усах, мне почудилось что-то смутно знакомое. Впрочем, дежавю длилось не более секунды. Потому что лицо мужчины почти сразу скрылось за створками, которые с тем же невообразимым звуком захлопнулись.
Так я вместе с моей незажженной сигаретой был выдворен из-под окна и вообще за пределы этого пейзажа. Мало того, в какой-то момент я по рассеянности сигарету прикусил и в конце концов, измусолив тонкую бумагу, ощутил во рту странную горечь, источаемую табачными листьями.
Когда я, смирившись с неизбежным, покидал двор, взгляд мой случайно упал на нечто, отдаленно напоминающее ворота. Ветхая деревянная конструкция уже почти рассыпалась в щепу. Неудивительно, что по пути сюда я совершенно не обратил на нее внимания. Мне вдруг стало любопытно, что же это за здание, и я принялся осматривать ворота в поисках какой-нибудь таблички. Таковая нашлась довольно скоро. Вот только некоторые символы на ней совсем уже выцвели и надпись читалась с трудом. В итоге мне удалось не то разобрать, не то угадать написанное: «…таможня».
«Вот оно что! Так здесь располагается таможня? Да уж, курить в таком месте – это, конечно, как-то… Постойте-ка! А вдруг этот похожий на европейца господин, отчего-то показавшийся мне знакомым, тот самый Таможенник Руссо? Я никогда не видел этого человека вживую, только на автопортретах, но мужчина, внезапно выглянувший из окна, буквально сошел с одной из тех картин».
Пока в голове моей вертелись эти мысли, я внезапно вспомнил, что от здания пахло свежей краской. Уж не был ли это запах красок, которые использовал в своей мастерской Руссо? А если так, то художник, очарованный тем же видом, что пленил меня, наверняка запечатлевает его сейчас на полотне. Вот он стоит, погруженный в свою работу, и вдруг гробовую тишину его мастерской нарушают доносящиеся из-за окна звуки «шурх-шурх, шурх-шурх»: кто-то без остановки чиркает спичками. Поначалу художник не обращает на эти шорохи особого внимания, но они не стихают. Ему начинает казаться, что над ним издеваются, он понемногу теряет терпение и в конце концов решительно подходит к окну. Распахивает створки и, когда видит снаружи какого-то мужчину, тут же разражается криком…
Как только фантазия разыграла описанную сценку до конца, на меня будто снизошло озарение. Может ли быть, чтобы необыкновенное внутреннее волнение пейзажа, на который я смотрел, происходило оттого, что он осознавал: в этот самый момент внутри этого самого таможенного здания его запечатлевает Анри Руссо? Должно быть, меня, стороннего наблюдателя, так глубоко тронула именно красота, порожденная осознанием момента?
Столь неожиданный вывод вернул мне бодрость духа. Во мне боролись, без конца сменяя друг друга, свет и тьма, радость и печаль. Как соперничали, кажется, в тот день и лето с осенью. Стараясь двигаться как можно тише, я ушел от ворот таможни, так и не прикурив.
А-ля Рубенс
Это был угольно-черный автомобиль.
Подъехав к главному входу станции Каруидзава[1], автомобиль остановился, и из него вышла девушка, по виду немка.
Молодой человек подумал, что такое шикарное авто не может быть обычным такси, но тут заметил, как укрывшаяся под желтой шляпой девушка, выходя, что-то между делом передала водителю, поэтому прошагал мимо нее – прямиком к машине.
– В город, пожалуйста.
Сел. Огляделся: в салоне все было белоснежным. Едва уловимо пахло розами. Он снова подумал о девушке в желтой шляпе, с которой только что совершенно бездумно разминулся. Автомобиль резко повернул.
1