Всё-таки, несмотря ни на что, жизнь для меня продолжалась.
========== Глава 28. Не один. ==========
В четверг я проснулся около полудня — родная альма-матер решила расщедриться и предоставить мне выходные до конца недели. Аято пришёл в гости после уроков, заверив меня в том, что дела школьного совета могли и подождать.
Все эти четыре дня превратились для меня в настоящее блаженство: он делал мне массаж, приносил домашнее задание, мы сидели над уроками, а потом шли на небольшую прогулку в близлежащий парк. Я старался наслаждаться каждым мгновением, проведённым с ним, но, когда Аято уходил, печаль тут же возвращалась в мою душу: я немедля вспоминал Акане, Беруму и Юкину. Я пытался использовать друзей, чтобы забыть об этом, и у меня получилось: Мегами, как ни странно, держалась очень мужественно и даже предложила мне пожить немного в их квартире во Франции. Я отказался и вместо этого попросил рассказать мне о том, как у неё дела. Моя подруга рассмеялась и в подробностях рассказала, как протекает её поступление в Сорбонну. Мы проговорили сорок три минуты, и про Юкину не было сказано ни слова.
Масута тоже приходил навещать меня время от времени. Вместе с Аято он с энтузиазмом взялся за задачу восстановить мой тонус мышц за кратчайший промежуток времени, и потому мы все трое выходили во дворик рядом с многоквартирным домом, в котором я жил, и делали упражнения. Аято участвовал во всём этом из чувства солидарности со мной, и он с не меньшей, чем Масута, энергией махал руками и ногами.
Куша пришёл только один раз — ему нужно было лететь в Англию для участия в симпозиуме. Однако он не забыл про меня и принёс какую-то колбу, посоветовав принимать по десять капель перед сном.
— Это вещество поможет тебе успокоиться и отдохнуть, — с улыбкой вымолвил он.
Сначала я проигнорировал его подарок, но, проведя бессонную ночь, полную болезненных воспоминаний и жутких мыслей, решил всё же прибегнуть к снотворному нашего гения.
Средство оказалось поистине волшебным: впервые с той трагедии мне удалось выспаться, да ещё как! Я видел прекрасные сады, нас с Аято, прогуливавшихся под руку в сени персиковых деревьев, моих родных, ласково улыбавшихся нам…
По контрасту с этими прекрасными образами реальность была суровой, и потому пробуждение никогда не доставляло мне удовольствия. Но жизнь продолжалась — я это понимал как никто другой. Нужно было идти дальше и надеяться на то, что великий лекарь по имени Время сможет затянуть мои раны.
Аято делал для меня всё, что только мог: приносил домашнее задание, делился школьными новостями, ходил вместе со мной на прогулки и даже массировал мне ноги. Он посвящал мне столько времени, что порой мою бедовую голову посещала шальная мысль о том, уж не стали ли мои чувства взаимными, иначе с чего бы ему — человеку практичному и очень занятому — тратить время на меня?
Несколько раз я порывался завести с ним откровенный разговор, но, к счастью, вовремя останавливал сам себя: может, он просто очень хороший друг?
Мысли о Юкине и девочках лезли мне в голову, но я настойчиво гнал их от себя, понимая, что прийти в норму физически мало — мне нужно ещё и избавиться от душевных терзаний. Только запланировать это оказалось куда легче, чем осуществить: мне было жаль их, безумно жаль, и несправедливость жизни ужасала.
Да, я понимал, что ситуация была экстремальной, что они планировали страшное, что они выбросили меня из окна. И если бы не дерево, то я бы присоединился к ним, но в то же время я не мог не вспоминать их такими, какими они были: живыми, улыбающимися…
Но — опять-таки — жизнь продолжалась, и мне пора было заново приноравливаться к рутине японского старшеклассника.
Потому в понедельник я отправился в школу — без особого желания, правда. Аято был весьма любезен: он пришёл к моему дому рано с утра, и мы преодолели расстояние до Академи вместе.
Школа выглядела абсолютно обыденно — так же, как и всегда. Учительница физкультуры Киоши-сенсей со своей радостной улыбкой оптимистично приветствовала каждого, кто проходил мимо, получая в ответ низкий поклон в лучших традициях японцев. Ученики струйкой тянулись через ворота к величественному зданию Академи, по пути либо переговариваясь друг с другом, либо уставившись на экраны своих смартфонов.
Эта картина — такая рутинная по своей сути — довольно сильно разозлила меня. Тут погибли трое человек; как можно себя так вести? Как можно делать вид, будто ничего не произошло, и заметать память о погибших под ковёр, словно какой-то мусор?!
— Жизнь жестока, — тихо проговорил Аято, аккуратно хватая меня под локоть. — И порой нам приходится с этим мириться. Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, Фред, но лучше сдержаться и не позволять себе лишних эмоций, ведь официально тут случилась только одна трагедия, а не три.
— Вот именно! — я остановился у шкафчиков со сменной обувью и несильно ударил по металлической дверце кулаком. — Произошла трагедия, Аято. Неважно, одна, три или десять; погибли люди, понимаешь? Живые люди, которые хотели наслаждаться каждой минутой, имели право на светлое и счастливое будущее. А что произошло? Они мертвы!
Я резко замолк и тяжело задышал. Вокруг повисла тяжёлая тишина — та самая хрупкая, но в то же время давящая. Все смотрели на меня так, будто у меня выросла вторая голова: недоуменно, чуть с осуждением.
— Всё хорошо, — Аято решительно нарушил молчание, сделал шаг вперёд и взял меня под руку. — Фред просто ещё не до конца оправился от травмы. Пожалуйста, расходитесь по своим делам; тут не на что смотреть.
— Серьёзно? — Гемма Таку перекривился. — Он погнул дверцу моего шкафчика — что мне теперь делать?
Аято повернул голову и медленно провёл длинными пальцами по металлу — я действительно умудрился перекривить её; видимо, ударил слишком сильно.
— Ничего страшного, — спокойно вымолвил Аято, обращаясь к Гемма. — Я сам тебе её поправлю — это несложно. Обещаю, уже к обеду дверца будет в прежнем состоянии.
Гемма махнул рукой и подошёл ближе, заставив Аято отстраниться. Таку с раздражением рванул на себя дверцу, вытащил сменную обувь и со злобой пихнул на нижнюю полку шкафчика свои уличные ботинки.
Потом он пошёл по своим делам, по пути задев меня плечом.
Это послужило чем-то вроде сигнала: все остальные мигом отмерли и принялись за свои дела: все вокруг начали переобуваться. Аято взял меня руку, подвёл к моему шкафчику и вытащил мою обувь. Я послушно сменил кроссовки на туфли, Аято быстро сделал то же самое, и мы пошли по коридору. Он молчал, но его рука сжимала мой локоть достаточно сильно. Я время от времени косился на его точёный профиль, пытаясь понять, о чём он думал, но его лицо оставалось нечитаемым, как красивая фарфоровая маска.
Наверное, этот мой срыв разозлил его. Ведь Юкина, Берума и Акане хотели его убить, и если бы не несчастный случай, то мы бы сейчас, возможно, не разговаривали…
И тут осознание подобной возможности ледяной волной накатило на меня. До сих пор я вообще не рассматривал вероятность такого исхода, но теперь понял, что если бы не череда случайностей, о которых я пока не знал, потому что меня оберегали, то Аято вполне мог подвергнуться реальной опасности. И нет гарантии, что он ей не подвергся, ведь мне рассказали неполную, отредактированную версию произошедшего.
Та вспышка у шкафчиков с обувью казалась мне теперь довольно детской и глупой. Да, я тоже пострадал, но каково было Аято? Все эти дни он уделял мне максимум внимания, ухаживал за мной, хотя не должен был.
А чем я отплатил ему? Опозорил перед соучениками, что в его положении вдвойне болезненно. К тому же за все эти дни я ни разу не спросил у него о том, как он себя ощущал, а ведь для него то событие с Юкиной и девочками было не менее травматичным, чем для меня. Но я спокойно принимал его знаки внимания и при этом вёл себя как последний эгоист.
Аято тем временем уверенно шёл вперёд, увлекая меня за собой. Я полностью подчинился ему, понимая, что сейчас будет: он выговорит мне за моё неподобающее поведение, а я приму все справедливые упрёки и впредь постараюсь не вести себя, как полный осёл.