— Этот раз я не виноват, — сказал Мико. Он непрерывно вертелся, потому что грубая синяя шерсть отцовской куртки щекотала его. — Это все гусак. — И пухлой ручонкой он обнял отца за голову.
Голова была большая. Из-под козырька кепки выглядывало очень загорелое лицо, украшенное коротко подстриженными черными усами. На плече рядом с Мико мог бы свободно усесться и его брат, а на другом плече хватило бы места еще для двух мальчиков или для одного взрослого.
«А мой папка больше всех на свете», — всегда мог козырнуть Мико, когда ребятишки начинали хвастать друг перед другом.
— Что ж, в конце концов, случилось, отец? — спросил Микиль деда, подходя к нему.
Он всегда звал его «отец». Он был с дедом очень почтителен. Так уж его воспитали, в почитании родителей и прародителей. Таков уж был обычай в те времена, только среди взрослых он теперь быстро исчезал. В старину так всегда было, это всем известно, пока не начали писать разные там книжки да показывать фильмы, где всем напоказ осмеивается любовь к родителям, так что просто удивляться надо, что до сих пор еще не выискался кто-нибудь, кто бы начал кампанию за то, чтобы топить всех стариков, как только они достигнут пятидесятилетнего возраста.
Но Микиль очень любил своего отца. Бывали, конечно, случаи, когда он с ним не соглашался. Когда он женился, например, дед был недоволен. Или иногда на рыбную ловлю у них бывали разные взгляды. Но он никогда ему не возражал и ни в чем не перечил. Просто без лишнего шума поступал по-своему, вот и все.
— Ну, кажется, не зря Мико тонул, — сказал дед. — По крайней мере это известие помогло вытащить тебя из пивнушки, а то рыбачить бы нам сегодня при свечах. Чего ты так запропастился-то? Ты что, не видишь, что все лодки уже вот-вот отчалят, а мы до сих пор не ели, не пили, и ничего у нас не готово, когда надо бы нам уже парус поднимать да выходить в море?
— Да ну, — сказал Микиль, ткнув сына пальцем в бок, отчего тот совсем съежился и начал давиться смехом. — Да разве в такой отличной лодке, да мы, двое молодцов, не обставим кого угодно в Кладдахе, стоит нам только захотеть? А ему-то не сделалось какого вреда?
— Черта с два! — сказал дед. — Он сам таких делов наделал. Делия на него ой как зла. Обещалась прибить. Вот мы и выжидали.
— Напугалась она, вот что, — сказал Микиль. — Я и сам-то чуть было со страху не обмер. Ты бы посмотрел, как этот маленький Туаки примчался. «Эй, — кричит, — Микиль, Мико в море свалился, потому что его гусак закусал, а Бидди Би его колотит, а Микова мать Паднину О’Мира дала по соплям!» Все одним духом выпалил. Я прямо не помню, как из пивнушки-то выскочил, ей-богу. А он, оказывается, целехонек, а, Мико? — И он снял его с плеча и шлепнул по спине.
Теперь они были перед домом.
Хоть и стоял он в центре ряда совершенно одинаковых домиков, а все-таки был не совсем такой, как все. Соломенная крыша казалась чуть желтее, а белые стены чуть белее, и стекла в узеньких окошках отливали синевой. На подоконниках стояли горшки герани в цвету, розовой с красными прожилками. Микиль вошел. Мико трусил сзади, прячась за его спину.
— Привет хозяйке дома, — беспечным голосом сказал Микиль Мор, входя.
Ему пришлось сильно пригнуться в дверях, и когда он выпрямился, то оказалось, что он головой достает почти до потолка. Потолок совсем почернел от дыма открытого очага, топившегося торфом. В очаге весело горел огонь. Делия, склонившаяся над каким-то горшком, выпрямилась при их появлении и откинула назад прядь волос, упавшую на лицо.
— Ты слышал, что Мико опять натворил? — спросила она. — Слышал ты что-либо подобное? Он чем дальше, тем хуже становится.
— Он ведь нечаянно, — сказал Микиль Мор. — Ребята же постоянно падают в море. Ну в чем тут его вина? Не удержался, вот и все.
— А что в гусака кружкой бросил, тоже не его вина? — раздраженно сказала Делия. — Тут-то он мог удержаться. Опозорил нас. Думаешь, приятно было слушать, как Бидди Би нас честила на весь Кладдах?
— Ну, будет, Делия, — сказал Микиль Мор, стаскивая синюю куртку и открывая обтянутую фуфайкой грудь. — Напрасно ты так это переживаешь. Слава тебе Господи, радоваться надо, что он жив остался.
— А может, лучше было б для него да и для нас, если бы он утоп, — сказала Делия сдавленным голосом.
Все смолкли. Микиль, все еще с тужуркой в руках, смотрел на нее, и лицо у него было встревоженное и нахмуренное. Мико стоял в открытых дверях, заложив руки за спину и насупившись. Сзади него стоял дед, придерживаясь за притолоку. Даже Томми, евший в уголке у очага кусок хлеба с вареньем, перестал жевать, подавленный всеобщим молчанием.