— Так-так, — в раздумье проговорил военфельдшер, — собирайся! Товарищ старшина, продолжайте осмотр, а ему пусть помогут одеться — и быстро в изолятор.
Сашка Блинков и Лева Белоусов натянули на него одежду и, подхватив под руки, повели по коридору. Следом за ними направился и военфельдшер.
— Оде ще мэни прыдуркив нэ було в роти, — с досадой махнул рукой старшина. — Пидравняйсь! Продовжуем осмотр.
Весь следующий день мы обсуждали историю с Огиенко, благо времени для этого было достаточно, так как нас всех вне очереди повели в баню.
Каждый день нам полагается час на самоподготовку и один час свободного времени, когда можно написать письмо, пришить подворотничок или пуговицу, почистить оружие. И вот именно в этот свободный час в казарму вбежал Левка Белоусов и крикнул:
— Вы, там раненая собака!
— Ка-ак раненая? — не понял Брильянт.
— Обыкновенно. Пол-лапы нет. Как отрезал кто. Аж качается бедолага. Видать, крови много потеряла.
Человек пять выскочило во двор. Прямо возле крыльца сидел, понурив голову, небольшой лохматый пес с длинной свалявшейся шерстью. Он держал на весу правую переднюю лапу, с которой капала на землю темная кровь. Два или три пальца были оторваны и болтались на коже. Пес то и дело лизал рану и тихонько поскуливал.
— Если бы его отмыть, — сказал Левка, — он бы оказался пепельного цвета с черными крапинками. И уши тоже черные.
— А корейцы, что ли, говорят, собак едят, — ни к селу, ни к городу вставил Сорокин.
— Где, однако, Соломоник? — спросил Сашка Блинков. — Он должен разбираться в медицине. Как-никак в аптеке работал.
Но Соломоник в медицине не разбирался.
— Давайте оттащим ее в санчасть, — пришла мне в голову гениальная идея. — Там и бинты есть, и йод, и все, что угодно.
— Ну ты, Абросимов, скажешь, — засмеялся Сорокин. — Им только собак не хватало.
— Ладно, тащите в санчасть, — поддержал меня Сашка. — За спрос денег не берут.
Я хотел взять пса на руки, но побоялся причинить ему боль, да и опасался испачкаться в крови. Однако пес словно понял наше намерение. Он поднялся и, отдыхая через каждые десять шагов, с трудом прыгал за нами на трех лапах.
В перевязочной мы застали только медсестру. Она была уже не молоденькая, лет под тридцать. Но женщина эта сразу чем-то поразила меня, и я даже на какое-то время Забыл, ради чего сюда пришел. Высокая, широкобедрая, белотелая. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не следы оспы, несколько портившие лицо. Оно напоминало прекрасный плод, побитый летним градом.
— Как вас зовут? — спросил я, словно во сне.
— А у вас для меня телеграмма? — засмеялась она.
У этой медсестры не было ничего общего с Лидочкой Сонкиной, моей одноклассницей, скорее всего они были полной противоположностью, и тем не менее я испытывал знакомое состояние, близкое к остолбенению.
— Нет телеграммы. Просто так.
— Таня, ответила она удивленно. — Что там у вас стряслось?
— Раненого привели, — сказал Белоусов, вваливаясь в перевязочную следом за мной. — Нужны бинты, йод, вата…
Серые глаза медсестры испуганно округлились.
— Не стоит волноваться, — выглянул из-за Левкиного плеча Соломоник, — это собака. Правда, очень ценной породы. Новозеландский терьер.
— Это там, где кенгуру? — спросила Таня.
— Почти, — кивнул Боря. — Совсем рядом.
— Тогда пойдемте посмотрим.
Она сняла халат и вышла на улицу. Пес сидел перед дверью все в той же позе, держа лапу на весу. Казалось, он понимал, зачем его сюда привели.
— Боже, да ведь это же самая настоящая дворняжка! — воскликнула сестра.
— А мы все тут не княжеского рода, — обиделся за пса Белоусов.
— Да я не к тому вовсе, — засмеялась Таня, и голос ее прозвучал очень мелодично. — Ладно, давайте посмотрим. — Она опустилась возле собаки на корточки. — А ну, больной, покажите лапку.
Пес вздохнул, но лапу не убрал. Осмотр был недолгим.
— Вот что, ребята, никаких бинтов собаке не нужно. Йод при таком ранении тоже ни к чему. Это вам полезно знать. Она просто залижет это место, и вся история. Вы подержите песика, а я сейчас, мигом. Тут необходимо маленькое вмешательство, пока нет никого из начальства.
Через минуту Таня вернулась с ножницами и стаканом, в котором плескалась какая-то прозрачная жидкость.
— Подержите, — сказала она, передавая стакан Соломонику.
Пес даже не взвизгнул, так мгновенно Таня отхватила ему болтавшуюся на коже часть лапы. Потом она полила на рану из стаканчика, и прозрачная жидкость побелела, запузырилась с легким шипением.
— Все, до свадьбы заживет, — пообещала Таня. Сейчас ее подкормить надо. Она, наверное, голодала целую неделю.
Под деревянным крыльцом мы устроили собаке временное логово, наносив туда сухих стружек из мастерской. Я работал с интересом, но сам не переставал думать о встрече с медсестрой Таней. А Левка тем временем, пользуясь своим авторитетом, выпросил на кухне большую жестянку из-под консервов, куда ему плеснули половник обеденного супа.
Когда наша активность по оборудованию собачьего жилья достигла наивысшего накала, на пороге казармы появился командир роты. Мы вскочили, одергивая гимнастерки. Рыжая бровь старшего лейтенанта поползла вверх.
— Что это у вас там? Собака? — спросил он. — А завтра вы приведете в казарму корову. Или слона. Чтоб духу ее не было!
— Товарищ старший лейтенант, — твердым и даже каким-то непреклонным голосом начал Белоусов, — собака ранена. Если ее прогнать, она погибнет.
— Вот именно, — поддержал я Левку. — Разрешите оставить. Хотя бы на несколько дней. Жалко ведь…
— Зарубите себе, — брезгливо проговорил командир роты, — воину слюнтяйство не к лицу. Оно как ржа разъедает устои армии. В этом все. Отсюда вшивость, кража портянок и нечеткий шаг в строю. Вы заканчиваете курс одиночного бойца, а что вы о нем знаете, в чем его сила?
— В том, что он не одинок, — ответил Левка, глядя прямо в глаза командиру роты…
20 сентября. В районе Синявина продолжаются бои… Противник подтянул резервы и оказывает упорное сопротивление.
Из сводки Совинформбюро.
4. КАСТРЮЛЬНАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Вторая курсантская норма — это был допустимый предел, который могла позволить себе страна в то нелегкое голодное время, чтобы обеспечить питанием войсковую часть, расквартированную далеко от войны, в глубоком тылу. Выше этой нормы была только первая — фронтовая. О нашем рационе гражданские могли только мечтать. Наваристые щи или суп с лапшой, сытная ячневая или перловая каша, бывал и плов. На день курсантам полагалось восемьсот граммов хлеба, из которых около половины выдавали белым. Кроме того, два кусочка сливочного масла и по столовой ложке сахарного песка на завтрак и ужин. И все это за считанные минуты исчезало в наших желудках.
У каждого из нас была своя манера, или, точнее, методика, еды. Когда в мою миску наливали суп, я в первую очередь съедал с хлебом жижу, а гущу оставлял напоследок. Сашка Блинков не ел, а «принимал пищу», причем с такой деловитостью, словно выполнял ответственную работу. Витька Заклепенко родился гурманом. Он умел смаковать все, что подавалось к столу, и потом, покряхтывая от удовольствия, тщательно вылизывать свою ложку. Соломоник старался есть не чавкая, интеллигентно, непременно отставляя мизинец. А Сорокин поглощал пищу с неимоверной быстротой, почти не глядя, и, если бы ему подсунули кусок жареной автомобильной покрышки, он бы наверняка не заметил.
Не помню уже, как питался Андрей Огиенко, ибо вскоре после медосмотра его отправили в госпиталь и там комиссовали по чистой. Витька Заклепенко по этому поводу высказался довольно определенно:
— Вот сдохнуть мне, он симулянт. Обвел комиссию вокруг пальца. Я бы его, гада, по закону военного времени…
Обычно уравновешенный Витька умел быть и категоричным. Правда, иногда он и сам плутовал, но его всегда выдавало откровенно лукавое выражение глаз.