На ристалище, где даже сам Рустам[6] был побежден,
Сердце без щита, безумец, я решился принести.
Милая просила дара — жизнь посмел ей предложить.
Я отвергнут: у красавиц дар подобный не в чести.
Прогоняя, рассмеялась: «Что осталось у тебя?»
Я ответил: «Будет память собеседником в пути».
Усомнившись, попросила доказательства любви —
Я израненное сердце поспешил ей поднести.
Без конца мечом разила — ближе я придвинул грудь,
Чтобы руку беспощадной от усталости спасти.
Року на ее причуды слал я жалобы, глупец, —
Против дочери защиту у отца хотел найти.
Я с ее очами свыкся, ангел смерти — спутник мой.
Бесконечного терпенья ты пример, о Лахути!
Стамбул, 1918
Небо мстит мне за правдивость. Разве праведное дело
Разбивать живое сердце, не подвластное обману?
Небо на скрижалях мира уничтожить хочет имя
Тех, кто дал обет священный: «Правды чтить не
перестану».
Солончак для гиацинта не приют. Кругом — неправда.
И не раз еще злодеи нанесут мне в сердце рану.
Но принять любые муки я готов во имя правды,
Ведь недаром ненавистен стал я вражескому стану.
Верю в правду. И упорным и решительным я буду,
И под гнетом злого мира, знаю, слабым я не стану.
Стамбул, 1919
Поласковей взгляни — душа томится,
Приюта жаждет и к тебе стремится.
Пускай ты взглянешь только по ошибке —
И от ошибки сердце исцелится.
Ты, видно, поклялась ласкать лишь редко,
А грустью друга вдоволь насладиться.
О сердце, ты смеялось над страданьем, —
Так плачь теперь! Мой час настал глумиться.
Как ты могло сразиться с целым войском?
Смертельны стрелы черные — ресницы.
Стамбул, 1919
— Кто создал себе кумир, прекрасный лицом, как я?
«Безумец, — сказал я, — в мир пришедший певцом, как я».
— Что клада любви моей хранилищем может стать?
Послышался сердца вздох: «Разрушенный дом, как я».
— Кто выдержит пламень мой, какой мотылек ночной?
Метнулась душа: «Такой, что к свету влеком, как я».
— К горящему лбу уста, — спросил я, — приложит кто?
Сказала: «Мой бедный, та, что схожа с цветком, как я».
Стамбул, 1919
Соловей глядит из клетки, понимает он меня.
Он тоскует, край родимый в нежной памяти храня.
Пусть ему сломали крылья, не о том тоскует он:
Сад любимый он не видит — что́ ему сиянье дня!
Славен кровь свою отдавший, тот, к которому в бою
Смерть пришла, землей чужбины белый саван ́.
Смерти день, как день рожденья, надо праздновать тому,
Кто в тот день о милой вспомнит, все иное отстраня.
Сердце так любимой жаждет, что и в горький смерти час
К ней взывать с надеждой будет, преисполнено огня.
О красе твоей не грезить разве может Лахути?
В нем живет она всечасно, дух и тело полоня.
Стамбул, 1919
Товарищи мои отправились домой,
А мне отрезан путь к отчизне дорогой.
Уходит караван, лишь пепел остается…
Один остался я, испепелен тоской.
Весь груз души моей увозишь ты с собою,
Иди, мой караван, да будет мир с тобой!
Ты блага не нашел в стоянках чужеземных…
Спеши, мой караван, спеши к земле родной.
О соловьи! Когда в счастливый день свиданья
Своих возлюбленных вы встретите весной,
Вы вспомните того, чье сердце так тоскует,
Кто потерял гнездо в глубокой тьме ночной.
О розе я грущу среди шипов колючих,
Гонимый столько лет жестокою судьбой.
Судьба, я разгадал, зачем со мной ты споришь.
Чтобы моя душа была твоей рабой!
Эй, небо, не грози: я тверже, я сильнее!
Эй, жребий, покорись: я выиграю бой!
Ты можешь поразить меня мечом печали,
Ты можешь мне грозить погибели стрелой —
Я не боюсь тебя, защитница презренных!
Судьба, я не мишень твоей насмешке злой!
Судьба, ты хищница, ты пожираешь падаль,
Твоей добычею не стану я — живой!
Я меч. А для меча нет в наготе позора.
Я лев. И пусть в плену — свободен я душой.
Ты не гляди, что я убог и беден с виду:
Мои сокровища — дар вдохновенный мой!
Кто ясен разумом, заискивать не станет —
Он должен действовать, дышать и жить борьбой!