Все продумано, взвешено, почерпнуто из богатой практики полярных исследований. Без излишества и пижонства.
Да и сами они были серьезными, деловыми людьми: пора бы уже, не мальчики, а взрослые специалисты, которым доверено покорять Север.
Венька был откровенно красив. Он сидел в небрежной позе слегка уставшего человека, и каждое его слово, жест, манера курить и прихлебывать чай говорили о том, что уж он-то хорошо знает, зачем прилетел в этот далекий край и что собирается здесь делать.
- Я слышал, на Чукотке летает один парень, не помню его фамилии. Летает классно. Но хорошо летать - это, в конце концов, наш профессиональный долг. За это памятники не ставят. А вот о нем чукчи сложили песню; исполняют в его честь танец. Это уже надо заработать.
Он налил себе еще стакан чаю.
- Так вот, я тоже хочу, чтобы обо мне сложили песню.
- А ты честолюбив, - сказал Павел.
- Конечно... Разве это плохо?
- Это хорошо, - серьезно сказал Олег. - Я тоже честолюбив. Только петь обо мне не обязательно. Я перед собой честолюбив. На глубине души.
- Застенчивое тщеславие, - буркнул Павел. Олег рассмеялся:
- Ты, я смотрю, язвительного склада человек. Ну, если проще говорить, мне важен сам образ жизни. Вот я сижу в Москве, на Второй Песчаной улице, на пятом этаже, слышу, как у соседа орет стереофонический проигрыватель, и мне делается очень не по себе. Почему? Да потому, что в это время шерп Тенцинг карабкается на Эверест, Хейердал плывет себе на плоту, Луи Бамбар переплывает Атлантику в трехметровой лодке...
- ...а старика Френсиса Чечестера сама королева Англии посвящает в рыцари! - торжественно добавляет Веня.
- Что? Ах, ну да... Только ты ничего не понял. Мне не нужны аплодисменты. Я себе сам аплодировать буду. Я хочу узнать, могу я или не могу заставить себя жить на пределе? Могу я, скажем, в одиночку сплавиться по Индигирке или еще по какой-нибудь реке, по которой в одиночку сплавляться не рекомендуется. Вот тогда, если окажется, что я все это могу, тогда я себе и поаплодирую. На глубине души... Что, не понятно?
- Нет, почему же... - сказал Веня. - Я понимаю. Все мы ищем свою Большую реку, каждый хочет знать, на что он способен... Павел, например, я вижу, способен всю банку съесть и даже о последствиях не думает.
- Ну вот видите, беда какая, - пробормотал Павел, облизывая вымазанные вареньем - Мне даже как-то неудобно перед вами, того, что я варенье люблю, я еще и не честолюбивый.
- Ты рискуешь прожить скучную жизнь, - веско сказал Олег.
- Нет, я не рискую. Мне еще никогда не было скучно. А если уж зашел разговор о том, кто зачем сюда приехал, то я приехал эму, что мне везде интересно. А особенно где я не был.
Он чуточку помолчал, посмотрел на ребят и простодушно добавил:
- А кроме того, меня сюда распределили, Сам-то я не очень рвался. Но вы не думайте, я - с вами. У вас честолюбие, у вас великие идеи - познать самих себя, и мне это подходит. Глядишь, сам таким стану. Буду себе аплодировать на глубине души и ждать, когда обо мне песни сочинять начнут.
- Укусил! - расхохотался Веня. - Ну, укусил!.. Ладно, будем считать, что из нас может получиться неплохое трио, или, говоря интеллигентно, творческое содружество смелых и энергичных людей, готовящихся покорить Чукотку. По-моему, у нас есть для этого данные...
Уступая настойчивой просьбе трех молодых специалистов, комендант поселил их в небольшом деревянном домике, который тут почему-то назывался "балком". Они наскоро заделали щели, насобирали в поселке всякой мебели, и Олег, открывая на новоселье бутылку шампанского, произнес тост:
- Мы будем с Павлом рыться в земле, ты, Венька, будешь парить в небе... Я не очень вычурно говорю? Так вот, мы будем каждый заняты своей работой, но мы - вместе! А это большая сила - геолог, геофизик и пилот! Соединение стихий, образно говоря... Что, меня опять занесло? Это все шампанское виновато, больше не буду. Просто я хочу всех нас. предупредить вот о чем. Север коварен. И не лютыми морозами, при которых, как повествует фольклор, замерзают на лету птицы, не цингой, от которой мы, слава богу, давно избавлены заботами наших фармацевтов и снабженцев, - Север коварен своими экзотическими миражами. Да не уподобимся мы тем мальчикам; которые, однажды побывав в море на увеселительной прогулке, потом всю жизнь носят мичманку с крабом! Вы меня поняли, смелые, энергичные
- Ты, должно быть, хорошо выступал на семинарах, - сказал Павел, который хоть и прочел всего Джека Лондона, еще не научился так вот лихо говорить о Севере и о своем к нему отношении. - Но тем не менее Мы тебя поняли. Какие могут быть миражи и прочее в наш-то рациональный век? Содвинем бокалы - и за работу!..
Давно это было. Очень давно. Восемь лет назад. Они еще не знали тогда, что, какой бы рациональный век ни стоял на дворе, каждый, кто впервые попадает на Север, - если он не вполне законченный сухарь, - непременно должен переболеть и романтикой, и экзотикой, и розовой чайкой, и многим, многим другим.
Еще бы... Чукотка. Острова Серых Гусей и остров Врангеля. Соленый запах моря и пыльный запах прочитанных книг, со страниц которых вошли в твою жизнь седые кресты над могилами тех, кто пришел сюда до тебя. А сегодня ты можешь потрогать эти кресты руками. И положить на стол кусок изъеденного морем шпангоута - обломок неизвестно чьей судьбы, выброшенной на берег океана.
Никуда от этого не денешься. Не делись и они. Сегодня можно лишь; со снисходительной улыбкой многоопытного человека вспомнить, во что превратили они на первых порах свое многострадальное жилище! Как только' не называли его! Бунгало, шалаш, гасиенда. На нестроганых досках громоздились черепа моржей с устрашающими клыками, вместо табуреток стояли позвонки китов величиной с хороший полковой барабан, по углам в заранее продуманном беспорядке были свалены весла, карабины, спиннинги, какие-то полусгнившие доски, которые, по словам знающих людей, то ли были выломаны когда-то из ограды казачьего острога, то ли имели еще более таинственное происхождение.
А сами они даже дома ходили в штанах из лахтака, перекатывали во рту из угла в угол короткие морские трубки и питались большей частью строганиной из нельмы и оленины.
Ну и, конечно, стены всего дома от потолка до пола были увешаны картами с обозначением маршрутов, в которых они еще не бывали...
Мальчишки, мальчишки... Как им хотелось быть серьезными и как не хотелось взрослеть!
А пока проходили годы. Облетела мишура. Ребячье озорство и позерство превратились у них в глубокую и нежную привязанность друг к другу, к своей работе, из которой они уже "е делали сказку и не фотографировались среди ледяных торосов. Они не ходили в меховых унтах, если можно было в них Не ходить, не вешали над кроватями карабины. Они хорошо жили там...
В тридцать лет у Веньки от глаз побежали первые морщинки, у Олега торжественно выдернули седой волос. Он отмахнулся и сказал, что седым никогда не будет, потому что раньше полысеет. Это у них семейное. Но гены подвели, что-то не сработало в аппарате наследственности, и сейчас он сидит перед Павлом с широкой седой прядью через всю голову. И морщины у глаз. И Сын у него, скоро три года будет.
"И у меня, тоже, - подумал Павел. - У меня тоже, наверное, скоро будет сын. Или дочка. Из Татьяны должна получиться хорошая мать. Недаром Венька говорил, что у нее есть один бесспорный талант - быть женой и матерью".
Он представил ее сейчас в пушистом халате с распущенными волосами, всю такую домашнюю, что ему тоже сделалось очень тепло и по домашнему уютно.
Танька. Танюша... Откуда ты взялась? Да ниоткуда. Была и была все это время рядом, потом оказалось, что так надо.
- Ты любишь меня? - спрашивала она, и он ласково говорил:
- Ну конечно, люблю, глупенькая ты моя. А как же иначе?
- И я тебя тоже, - спокойно говорила она. - Я тебя тоже люблю.