15 октября меня предупредили, что назначена эвакуация группы раненых, в которую включили и меня. Эвакуация... Это означало движение на восток, а душа моя была на западе, в родной дивизии.
События следующих нескольких месяцев были лишены какого бы то ни было внешнего драматизма: я просто лечился в тылу. Затем три комиссии признали меня негодным к строевой службе. Это было крушением. Напрасно я убеждал себя, что в тридцать один год надо найти точку приложения сил в новом положении, что и в тылу можно бороться с врагом. Все мои чувства протестовали и не желали слушать голоса здравого смысла. Воображение рисовало боевые картины, создавало сложные ситуации на фронте, подсказывало блестящие решения, убеждало, что там, и только там, я буду на своем месте, при своем настоящем деле, к которому меня готовили в течение почти десятилетней службы в армии.
Я решил любой ценой добиться своего и отправился в Главное управление кадров Красной Армии.
Не буду рассказывать, как сложился мой разговор в ГУКе и чего он мне стоил. Результат оказался совершенно неожиданным: получил назначение на должность командира еще не сформированной 157-й курсантской стрелковой бригады.
В феврале 1942 года я приступил к формированию бригады в районе Тулы, подступы к которой еще недавно были ареной ожесточенных боев. Формирование бригады было связано с неимоверными трудностями. Не хватало людей, в первую очередь - командного состава. Не хватало обмундирования, вооружения, продовольствия.
Мы заканчивали формирование бригады, когда совершенно неожиданно пришел приказ срочно отправляться на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу. Как и на многих других участках фронтов, положение зимой 1941/42 года здесь сложилось тяжелое. Бои шли на заболоченных берегах реки Ловать. Наша бригада понесла тяжелые потери и в июле была вновь направлена под Москву на переформирование.
За июль и август мы переформировали бригаду в 299-ю стрелковую дивизию.
Отсюда 1 августа 1942 года, в день моего тридцатидвухлетия, меня вызвали в Москву для участия в антифашистском митинге спортсменов, назначенном на следующий день. По приезде в Москву я заехал к матери, которую не видел уже несколько месяцев.
Много лет спустя на одной из московских выставок мое внимание привлекла небольшая картина - "Мать солдата". Едва я увидел ее, в лице пожилой женщины, изображенной художником, мне почудилось разительное сходство с моей матерью тех военных дней. Я пригляделся. Нет, в чертах лица никакого сходства не было. И все-таки оно было. В тревожном, но твердом выражении глаз. В печальных морщинках, опущенных уголках рта. В натрушенных добрых руках. Именно такой я увидел мать августовским утром сорок второго года...
Я провел с родными около часа и был благодарен судьбе за то, что она подарила радость этой встречи.
День прошел в подготовке к предстоящему митингу. Я долго пробыл в ЦК ВЛКСМ. Потом продумывал свое завтрашнее выступление, вспоминая фронтовые эпизоды, о которых хотел рассказать участникам митинга.
Председателем президиума митинга был неоднократный чемпион СССР по боксу, заслуженный мастер спорта Николай Королев. Он только что вернулся из немецкого тыла, блестяще выполнив боевое задание командования. Однако бороду уже сбрил и сидел, поблескивая орденом Красного Знамени, полученным накануне.
Поднявшись на трибуну, я окинул взглядом зал. В нем собрался цвет советского спорта.
- Товарищи! - Дальше я не мог продолжать от перехватившего горло волнения. Это были действительно мои товарищи по спорту, по оружию, по великой борьбе за свободу советского народа. Наконец я заговорил, глядя в зал.
Мелькали знакомые лица. Ленинградский гимнаст Олег Бормоткин, заслуженный мастер спорта. Прославленный легкоатлет Галина Турова. Еще и еще давние и недавние знакомые. Подавляющее большинство в военной форме, от солдата до генерала. Узнал только приехавшего с фронта бегуна на длинные и средние дистанции майора Николая Копылова. Загорелое до черноты, утомленное лицо, упрямый подбородок. И позже, услышав, что Николаю Копылову, командиру танковой бригады, присвоено звание Героя Советского Союза, я сразу представил его таким, каким он был там, в Колонном зале.
Один за другим поднимались спортсмены на трибуну. Они рассказывали о бесстрашии и мужестве своих товарищей, о своей готовности биться с оккупантами до последней капли крови.
Митинг подходил к концу, когда на трибуну взошла высокая статная девушка. Долго, внимательно всматривалась она в ряды участников митинга, словно искала кого-то. Негромко, но отчетливо звучали слова, произносимые с легким, почти неуловимым грузинским акцентом. Это приехала с Кавказа знаменитая метательщица Нина Думбадзе, незадолго до этого установившая новый рекорд СССР.
Абсолютный чемпион СССР, чемпион Европы по французской борьбе Иоганнес Коткас говорил на родном эстонском языке. Однако по жестам и выражению лица было нетрудно догадаться, о чем он говорил.
- Слово имеет, - объявил Николай Королев, - партизан, студент Государственного центрального института физической культуры товарищ Борис.
Фамилия не была названа. Это значит, что товарищ Борис должен выполнить еще не одно задание командования в тылу противника. Быть может, уже сегодня, прямо с митинга, он отправится на аэродром для того, чтобы совершить подвиг. Среднего роста, очень загорелый, с горячими узко прорезанными глазами, бесстрашный партизан (как я узнал позже, это был Борис Галушкин), заслуживший высокое звание Героя Советского Союза, он говорил, заметно волнуясь.
По-разному и о разном говорили эти приехавшие с разных фронтов люди. И все-таки они говорили об одном и том же: словами и без слов клялись они быть верными сынами Родины, отдать все силы борьбе с врагом и победить...
В конце августа 1942 года наша дивизия отправилась на фронт, под Сталинград.
Глава вторая.
Выстояли и победили
Дивизия разгружалась прямо в степи, в нескольких десятках километров от Камышина. Дальше предстояло ночными переходами двигаться к Сталинграду.
Не буду останавливаться на том, как серьезно, чтобы не сказать трагично, было в 1942 году положение Сталинграда. Об этом достаточно подробно написано во многих книгах. Напомню только, что 12 июля 1942 года был образован Сталинградский фронт, войска которого предпринимали титанические усилия, стремясь любой ценой преградить фашистам путь к Волге. И все-таки к исходу 23 августа 14-й танковый корпус группы армий "Б" вышел к Волге в районе Ерзовки.
С этого дня Сталинград стал подвергаться таким неслыханно жестоким массированным налетам немецкой авиации, что целые районы огромного города превратились в чудовищные груды развалин. Войска Сталинградского фронта не только сдерживали грозный натиск противника, но и непрерывно контратаковали, естественно, неся при этом значительные потери.
Мы форсированно двигались к Сталинграду, чтобы в районе севернее Ерзовки сменить одну из дивизий, истерзанную непрерывными боями.
Чтобы избежать бомбежек, шли преимущественно ночами. Степь дышала сухим, опаляющим жаром. Темнота была такой тяжелой и плотной, что хотелось раздвигать ее руками, чтобы облегчить продвижение. В график не укладывались. Часто рассвет, не приносивший обычной предутренней прохлады, заставал нас на марше. Иногда вообще шли большую часть дня.
Дневные переходы, естественно, привлекали внимание вражеской авиации. Брюхатые Ю-88 и Ю-87 деловито вываливали на колонну свой смертоносный груз и, тяжело развернувшись, отправлялись за новой порцией бомб.
Мы отбивались. Иногда зенитчикам удавалось подбить самолет. Он вспыхивал и устремлялся к земле, оставляя за собой клубящийся хвост черного дыма.
- Воздух! Воздух! - то и дело раздавалась команда, и колонна, теряя свои четкие очертания, расплывалась по выжженной степи.
Сухую, горячую землю покрывала паутина глубоких трещин. Из них тоже поднимался палящий жар. Казалось, эти трещины ведут непосредственно в самое чрево земли, клокочущее морем огня.