– Я кладу в эту нечистую землю сердце новой Сатры. Оно взято из Небесного края, где нет скверны. Да очистит оно землю. Корни трав и подземные воды, где лежит сердце Сатры, станут чисты. Деревья, которые вырастут над ним, будут чисты. Злаки, которые посеет здесь мой народ, будут чисты. Скот, который станет есть траву, будет чист. Да не осквернится больше вовеки эта земля, в которую я кладу сердце Сатры!
Священнослужитель подал Бисме раскрытый ларец. Теперь говорил он:
– Как Сатра, будучи ограждена Стеной от нечистого мира, сохраняет чистоту среди скверны, так сердце Сатры да будет ограждено стенами этого ларца от земли, в которой пребывает.
Бисма опустил прозрачный камень в ларец. Ларец засмолили, чтобы он не пропускал воздуха. Теперь «сердце Сатры» никак не соприкасалось с миром, внутри которого ему предстояло лежать. Встав на колени и опираясь на руку, другой рукой Бисма опустил ларец в неглубокую яму. Звон металла по камню – ларец коснулся дна. Бисма выпрямился и встал.
– Эта земля отныне принадлежит Сатре, – возгласил священнослужитель, и его возглас разнесся по всей равнине. Он поднял руку к небу. – Эта земля объявляется очищенной!
Двое воинов принесли гранитную плиту и закрыли отверстие колодца.
– Здесь – Бисмасатра! – произнес Бисма.
Когда обряд был закончен, рабы установили на гранитной плите каменный столб, чтобы во время будущего строительства никто случайно не потревожил сердца царства.
Дальше сон путается. Дайк видит уже более поздние времена. Бисмасатра построена и обнесена Стеной. Неподалеку зияет большой ров. Воины в сверкающих зерцалах сгоняют к нему одетых в холщовые рубахи и шкуры людей.
Людей гонят, как скот, всех, старых и молодых, детей и больных, женщин и мужчин, – и сталкивают вниз. Тела падают друг на друга. Крик, плач и стон… Воины Бисмы спешат скорее покончить с делом. Когда яма наполняется людьми, их забрасывают камнями, которые остались от строительства. Это последние из людей, которые жили на здешней земле раньше, до Бисмасатры.
Дайк просыпается, в ушах у него все еще стоят стон и крики, стук осыпающихся в яму камней…
Во сне Дайк шептал на чужом языке. Спал он крепко, иногда даже проливной дождь не мог его добудиться. Наконец с рассветом приходило освобождение от морока. Открыв мутные глаза, парень тревожно повторял про себя: «Я Дайк… меня зовут Дайк». Он боялся забыть и это имя, последнее, что у него оставалось.
Бродяга поднялся, загремев пустыми бочками, которые он задел. Впереди был еще один день чужой непонятной жизни.
Дайк искал заработка: он брался копать, колоть дрова, носить тяжести – за все, что не требовало мастерства. С утра он обходил город, спрашивая работы по дворам, по пекарням, по лавкам.
На окраине Дайк долго стоял у калитки деревянного ветхого дома, окруженного запущенным садом. Рядом с домом виднелся такой же ветхий флигель.
С крыльца сошла девушка. Светлые волосы гладко расчесаны на пробор, убраны сзади в косу и подколоты. Поверх серого нижнего платья надето темно-оливковое верхнее. В руках корзина: должно быть, на рынок…
– Хозяйка, – негромко окликнул Дайк.
Он боялся, что она его испугается; она и впрямь испугалась. Брови девушки чуть приподнялись: что?
– Я ищу работы. У тебя не будет? – Он покосился на заросший сад.
– Нет, – сказала она.
Дайк прятал беспокойный взгляд, чтобы девушка не посмотрела ему в глаза. Он боялся: по глазам она может догадаться, что у него мутится рассудок. Дайк стыдился своего помешательства больше всего: больше нищеты, рванья, отросшей нечесаной бороды и спутавшихся волос. Ему чудилось, у него что-то не так с глазами: в них проглядывает нездешнее.
Дайк повернулся, чтобы уйти.
– Погоди, – вдруг остановила его девушка. – Сейчас нет, но потом будет работа. Знаешь что? Давай я тебя накормлю, а потом приходи – и отработаешь?
Дайк молча посмотрел ей в лицо – узкое, тонкие черты, бледные, неяркие губы. Собственно, краска только в глазах – серо-голубых. Казалось, она старается преодолеть страх перед бродягой. Дайку тоже по-прежнему было не по себе. Он пошел с ней, и они оба старались, чтобы расстояние между ними был побольше.
Девушка отвела Дайка во флигель, где была кухня. Там оказалось чисто и бедно, открыто окно в одичавший сад. На выскобленном столе стояли в глиняном кувшине цветы, собранные в саду.