— Это вы меня поэтому тогда в начале службы по трудному маршруту провели? Проверяли, значит, мою способность подчиняться? Изучали? — прервал его Анатолий Николаевич.
— А почему бы и нет? — горячо поддержал его Шкред. — В таких ситуациях, какую я вам предложил, человек вырисовывается четко… Да-а, — протянул Шкред и, помолчав немного, продолжил: — Была у моих хлопцев тогда дурная привычка: ложиться спать в верхней одежде. Как придут со службы, так, не раздеваясь, в постель! И разъяснял им, и запрещал, и наказывал за неисполнительность — ничего не помогало… Конечно, кто-то изменился, но не все. Думали мы думали со старшиной — замполита тогда на заставе не было — что делать? И решили распорядиться заправлять койки, как в больнице: конвертиками, с белыми простынями по краям. Посмотрели в обед — койки заправлены, как приказано. Ждем — вот придут с границы наряды, что будет? Неужели на белое в одежде лягут? И верите? Остановило их это. Стали все по-людски делать: раздеваться, разбирать постель, все как и положено по уставу. И самим приятно было, и мы довольны. Трудные порою жизнь преподносит сюрпризы, не сразу и сообразишь, как поступить надо, а потом опыт что ли, чутье какое-то подсказывает, как в данном случае распорядиться надо. Почему поступить так, а не иначе.
Я вот всю войну прошел: и на германской земле пришлось кровь проливать, и на Дальнем Востоке… солдат через мои руки много прошло и знаю твердо: званиями, властью толку не добьешься. Уважать солдат надо. Я все их премудрости солдатские знаю, меня обмануть-то никто и не пытается… Верите, Анатолий Николаевич, за все годы службы я не наказал ни одного солдата.
— И как же вам это удалось? — удивился Анатолий.
— Сам не знаю.
— Тут ответ один — понимают и любят вас солдаты, наверное, — заметил Анатолий, в котором возникало большое теплое чувство к этому человеку.
— Может быть, — только и сказал Шкред.
— Господи, да они его отцом называют, сама слышала, — вмешалась в разговор Анна Ивановна. — Он строгий, да. Порядок любит, но уж если накажет, на него не в обиде, потому что справедливо. Вот ты, дорогой, говорил, не наказывал никого… А помнишь, еще когда в школе сержантского состава служил, объявил одному два наряда вне очереди? Тогда еще все переживал, сам не свой ходил…
— Твоя правда, Аннушка. Объявил. Повел его на кухню, а там уже человек восемь работало, кто картошку чистит, кто котлы моет, кто раковину драит, а его заставил кафель на стене отчищать. Через полчаса прихожу, с него пот струйкой стекает. «Ну как, говорю, кто виноват, ты или я, что тебя наказываю?» «Я, говорит». С тех пор у него никаких замечаний по службе не было.
— А на этой заставе как складывались ваши отношения с людьми? — спросил его Анатолий. Ему были интересны любые подробности из опыта Степана Федоровича.
— На этой заставе брались сразу за все: и за службу, и за боевую, политическую подготовки, и, конечно, за дисциплину.
— Комплексно, как сейчас говорят, решали проблему, — подытожил Анатолий.
— Во-во! Теперь все комплексное: и воспитание, и обеды, и спортивные сооружения… И если у кого-нибудь не хватает чего-то, говорят: «У него комплекс неполноценности». Охочи теперь до модных словечек. А мы, дорогой, не о моде думали, нам коллектив надо было создавать надежный. Конечно, и тут не все гладко было. Не сразу все получалось.
Как и везде, у нас были люди всякие: и способные, и средненькие, и с образованием, и без. Были организаторы хорошие, но скрывали свои достоинства за внешним равнодушием, расхлябанностью, что ли. Помню Валерия Костина… Анечка, да и ты его должна помнить?
— Как же не помнить, — все с той же готовностью ответила она. — Помню. Парень в принципе неплохой, боевой был.
— Вот-вот. Я сразу почувствовал в нем командирскую жилку. И не ошибся. Как оставлю его за старшего на заставе — все как по маслу, не налюбуюсь парнем. Весь выложится, а порядок обеспечит. Предложил я его избрать секретарем комитета комсомола. Ну, первое время помогал, конечно. А потом уже и без моей помощи он обходился. На слет победителей социалистического соревнования в Москву ездил. Он-то мне, можно сказать, и помог доверие коллектива завоевать.
— И сколько занял у вас этот процесс перевоспитания, ведь у нас сейчас служат мало, задачи большие, как все успеть? — не выдержал Анатолий.
— Времени в моем распоряжении было действительно мало, правда, чуть больше, чем сейчас, но все равно недостаточно. Да! Но решать эти проблемы надо было в первую очередь и комплексно, как ты мне говорил, без этого не вырваться нам было из отстающих. За пять минут и человека на правильный путь не поставишь, а тут целый коллектив.
Анатолий вдруг открыл для себя: слушать Степана Федоровича одно удовольствие. Он и ситуацию обрисует, и над собой слегка подтрунить может, и знает, что когда сказать. Не то чтобы с ним легко было — нет. С ним было просто и хорошо, как бывает хорошо в кругу давних и искренних друзей. Наверное, Степан Федорович легко и естественно сходился с разными людьми. Анатолию вспомнилось, как майор Осетров говорил ему: «Считайте, молодой человек, что вам повезло. Со Степаном Федоровичем служить не только приятно, но и выигрышно, что ли. Он у нас хорошим воспитателем считается. Поработаешь с ним годок, второй — и на выдвижение, на самостоятельную должность пойдешь. А там, глядишь, и академия не за горами».
Теперь, слушая рассказы Степана Федоровича о том, как он начинал, Анатолий убеждался в правильности осетровских выводов: Шкред ничего за пазухой не держит, свой опыт не скрывает. На — бери, пользуйся!
Армия хороша тем, что не дает возможности застояться человеку. Каждый год, а то и два раза в год — обновление состава, и каждое новое пополнение приносит что-то свое в атмосферу жизни заставы, в человеческие отношения…
— А помнишь, Степан, — как всегда вовремя нарушила молчание Анна Ивановна, — как один солдат мать свою не хотел признавать? — она тихонечко села рядом с мужем, уютно сложив руки на животе.
— Как же такое забудешь, — только и сказал Шкред.
— Степан Федорович, — попросил Анатолий, — расскажите, ведь это случай необычный.
— Что говорить? Пришел с учебного пункта к нам на заставу парень — замкнутый, настороженный. Я попросил комсомольцев растормошить его, разговорить как-то. Не получилось. Тогда взял его с собой на службу. Как ты, Анатолий Николаевич, успел заметить, есть у меня один такой воспитательный метод. Маршрут, как ты видел, нелегкий. После него я новичкам всегда выходной даю — так что считай и себя сейчас в числе отдыхающих! — пошутил он. — Идем мы с ним, идем, гляжу: шаг у него сбивается, пот струйкой по виску стекает. «Может, передохнем?» — говорю. «Как скажете, товарищ капитан, — отвечает. — А вы-то разве не устали?» «Мне уставать не положено, сынок». А он мне: «А мне тем более». Так и идем. Уж к заставе повернули. Молчим. Думаю: если захочет мне открыться — самое время сейчас. И вдруг он будто мои мысли подслушал, заговорил: «Товарищ капитан! Я вижу, вам можно довериться, вы свой человек, все правильно поймете. Дома у нас не в порядке. Мать — одна, дояркой в колхозе работает, детей много, а внимания им никакого. Меня даже в армию не проводила, а теперь ни одного письма не написала. Долго я думал и решил: не нужна мне такая мать». Посмотрел я тогда на него внимательно, помолчал.
Анатолий уже успел заметить и оценить эту способность Степана Федоровича делать многозначительные паузы. Шкред, вздохнув, как бы нехотя продолжал:
— Зачем же так, сынок, говорю ему, ведь она тебе жизнь дала. Не горячись, подумай хорошенько… Посоветовались мы с замполитом, как приободрить парня, как помочь ему утвердиться на службе, поднять настроение. А вскоре и случай такой представился… Проложили мы учебный след на контрольно-следовой полосе — КСП, объявили тревогу. И можете себе представить: тот солдат первым обнаружил след и доложил об этом на заставу! Мы его, конечно, отметили. После этого — как подменили парня — общительнее стал, деятельнее, жизнерадостнее. Перед увольнением подходит ко мне и спрашивает: «Товарищ капитан, ну как же мне дальше-то быть, ехать-то куда?»