От бывших дел покоятся на нём
Сухие оболочки белых зданий,
Летают бабочки, колебля мирозданье,
И воздух пахнет наводненьем и огнём.
Волна смывает всё, слегка плеща.
Авессалом, Авессалом, прощай,
Земля доступна вся и неверна,
Отечество всегда как будто рядом…
Вот меч его, псалтирь его, и чадо
Глядит, как содрогается струна,
Но не вмещает созданья лада.
Рука отца, люби и устрашай!
Авессалом, Авессалом, прощай.
Прощай, прощай, твори свои мольбы,
Мы все услышаны и прощены навечно,
Но всадники быстры и дерева больны.
Когда, подняв за волосы и плечи,
Бросают тело в хищный ад войны..,
О, Господа, играй псалом, играй!
Авессалом, Авессалом, прощай,
Андрею — художнику
Начну тебе весточку во град Петров
Словами:
Приветствую тебя, Андрей-мастер!
А где нет слов, просто
Посолено густо-густо.
Ты опять, слышал, перебежал время,
Где оно обычно ломает ноги.
Слушай, слушай,
Недрами уха слушай!
Рыба твоих рук,
Твоего полотна фантом — мира
Бегущего рыба —
Она обгоняет нас на сухожилиях
Наших любовей.
Её чрево
Сожрало посевы земли
И саму землю тоже.
Белое — белое прошлое.
Новодышащий день — тихий мальчик —
Лишь теплокровный зрачок в ободке кровоплавленной печи.
В нём птички колибри, листки
От подувшего норда со бревен молящихся храмов.
Сусальная морось
Сочится в ночи твоих дам, двойников — кавалеров.
Но опять эта рыба — горбун, эта мира судьба — катастрофа
Не жалеет ни леса, ни дол,
Чуть молочный от утренней песни.
Я боюсь, что мы уже там, — в уже сомкнутом слове-печати,
В этом жутком горбе,
В этом камне, где всё безымянно.
Что же, что же
Желтый город поет вечерами? О чем же
Финский камень молчит в этой долгой тоске побережья?
Ах, Андрей, я отсюда,
Не дальше закинутой сети,
Посылаю тебе этот лист —
Мой раскатанный мозг — белый-белый.
Я лесом иду, а за мной — не взглянуть!
“...я оказался в сумрачном лесу.”
Дант
Я лесом иду, а за мной — не взглянуть! —
Зверь хищный сжирает мой пройденный путь.
Кто ты? Волк голодный? Кто? Левиафан?
Мне дорог богатый судьбы караван.
Голубки мои, стаи горлиц, щеглы,
Орлы и синицы, — вы мной взращены.
Я вытащил мир, он за мной распростерт
И плечи мои до костей он протер.
И кровь мне свидетель, и боль — моя дань,
О, век-пожиратель, не трогай, отдай!
Пылает в пожарищной пасти его
Граненого росного солнца стекло.
Закатного солнца прощальный поклон
Смиренно земле пожирает дракон.
Но невыносимей огня — впереди
Зарницы глаголов: “Я мир победил”
Лесною тропой, по шоссе; по стерне —
Мне вольно и больно в родной стороне.
Я Царского села имперскую усладу
Я Царского села имперскую усладу
Невольно променял на псковскую природу.
Ротонды и дворцы в огнях кленовых тают,
А здесь прохладою от хлада тонка веет.
И ты, моя печаль, мой петербургский гений,
Прощай пожар-октябрь — ад сладостных агоний.
А те, кто далеки, по набережной крови
В течение реки листву свою уронят.
И за пределом дней, в незаходимой встрече,
Что будем целовать, черты каких величий?
Морозно по ночам, и пролетают гуси,
Или “прощай” — кричат, или “привет” возносят.
Нешумная душа вдыхает хладной ночью
Пророка-бытия торжественнее речи.
Как ветхо разделение на тьму и свет!
Как ветхо разделение на тьму и свет!
Подобной грубости в природе нет.
Спаситель наш сказал, что светит свет во тьме,
И тьма его не обымает. Утро
Легонько подошло, упало,
Как перышко на мир — все задышало.
Вот по шоссе “Камаз” как пионер,
Вот дымные столбы печорской слободы,
Вот благовест,
Вот первые мольбы
И три перста, благословляющие утро.
О, жизнь, — мешок из миллионов меток,
О, жизнь, — ты лес их миллионов веток,
Река из миллионов малых вод!
Я не осознаю тебя как кожу,
Поэтому-то небеса тревожу,
Поэтому пью и не выпью небосвод.