Децим пропустил его слова мимо ушей и повелел Еноху отправить шестерых мужчин в загородное имение на Апеннинах, добавив: — А эта девушка останется здесь.
— Ты действительно купил их? — Марк был удивлен не на шутку. — И ее тоже? — добавил он, едва взглянув на девушку. — Никогда не знал за тобой привычки транжирить деньги, отец.
— Девушка будет служить Юлии, — сказала Феба.
Юлия посмотрела на девушку и снова повернулась к матери.
— Нет, мама, не шути так! Посмотри, какая она страшная. А я не хочу, чтобы у меня были страшные служанки! Я хочу служанку, как у Олимпии.
— Такой служанки у тебя не будет. Рабыня у Олимпии, может быть, и красивая, но только чересчур надменная и все время врет. Такой рабыне ничего нельзя доверить.
— Тогда Витию! Почему Вития не может мне служить?
— Вития тебе служить не будет, — твердым голосом сказала Феба.
Марк криво улыбнулся. Он прекрасно понимал, почему его мать ни за что не хотела, чтобы Вития служила Юлии, и догадывался, почему она хотела оставить у себя именно эту рабыню. Его губы скривились в усмешке. Иудейская мораль его не прельщала, но если у сестры будет рабыня, которая будет ей прислуживать и оберегать ее, это будет забавно.
— Как тебя зовут, дитя? — спросила Феба добрым и мягким голосом.
— Хадасса, моя госпожа, — тихо ответила девушка, устыдившись насмешливого взгляда молодого римлянина и капризного протеста молодой девушки. От разговора этих людей зависела вся ее дальнейшая жизнь. Она невольно сложила перед собой руки и опустила глаза, прекрасно понимая, что, если хозяйка дома не настоит на своем и ее отправят на рынок рабов, ее ждет смерть на арене.
— Да вы только посмотрите на нее, — разочарованно сказала Юлия. — Волосы обрезаны, будто это мальчишка какой–то, а тощая какая!..
— Покормить ее надо будет, вот и поправится, а волосы снова отрастут, — спокойно парировала Феба.
— Мама, но это нечестно. Я и сама уже могу выбирать себе служанок. Октавия так и делает. И ей прислуживает эфиопка, чей отец был вождем племени.
Марк рассмеялся.
— Ну, скажешь Октавии, что это родственница царицы Вереники.
Юлия вздохнула.
— Так она и поверит. Октавия только глянет на нее и сразу поймет, что она не может быть родственницей женщины, завоевавшей сердце Тита.
— Ну, тогда скажи ей, что твоя рабыня — дочь первосвященника. Или скажи, что она родилась пророчицей своего невидимого Бога и может предсказывать будущее.
Хадасса взглянула на молодого римлянина. Он был очень красив. Черные волосы были коротко пострижены и кудрями спадали ему на лоб. Широкоплечий, с узкой талией, он был одет в белую тунику, опоясанную прекрасно выполненным кожаным с золотом поясом. Кожаные ремни дорогих сандалий плотно облегали его мускулистые ноги. Руки у него были сильными и красивыми, на указательном пальце сверкал золотой перстень с печатью. Казалось, каждый дюйм его внешности говорил о высоком положении и богатстве.
По сравнению с физической силой этого мужчины, его сестра была само изящество. Хадасса была очарована неземной красотой этой девушки. Даже когда она была чем–то недовольна, ее голос звучал мягко и сладко, а гневный румянец на щеках только добавлял красоты ее бледному лицу. Она была одета в светло–голубую тогу, отороченную золотом. Густые темные волосы были завиты в кудри и убраны золотыми и жемчужными заколками, которые хорошо сочетались по цвету с серьгами. На шее красовалось тяжелое украшение с изображением какой–то языческой богини. Марк обратил внимание на то, что девушка рассматривает ее сестру. В ее глазах он не увидел ни горечи, ни ненависти — только искреннее восхищение. Она смотрела на Юлию так, будто его сестра была самым красивым творением, какое ей только доводилось видеть. Марку это показалось интересным, и он подумал, что его мать, пожалуй, права. Эта девушка пережила весь ужас иудейской войны, а в ее лице, как ни странно, были видны доброта и благородство; кто знает, может быть, ей удастся смягчить дикий и необузданный нрав Юлии.
— Оставь ее у себя, Юлия, — сказал Марк, зная, что одно его слово успокоит сестру быстрее, чем сотни слов, сказанных матерью или отцом.
— Ты действительно считаешь, что мне лучше ее оставить у себя? — удивленно спросила Юлия.
— Есть в ней что–то таинственное, — сказал Марк, не отрывая глаз от рабыни. Он уже чувствовал, что отец начинает сердиться. Уходя, он поцеловал Юлию и мать.
Когда Марк снова весело взглянул на Хадассу, сердце у нее так и запрыгало. Но когда он ушел, Хадасса почувствовала облегчение. Достаточно было одного его слова, и эта девушка успокоилась, начав внимательнее рассматривать ее и вогнав ее в краску.