Как-то он заработался: переписывая холсты, потерял ощущение времени. В тот день к Тамаре приехал в полночь.
— Господи, я думала, что-нибудь случилось! Где ты был? — в ее глазах была паника.
— Заработался, — Вадим устало снял пиджак.
— Неправда! — ее глаза сузились в пронзительный прищур. — Я звонила.
— Заработался, не слышал.
— А соседи?
— Том, что за подозрения?! Этого еще не хватало!
Заметив, что Вадим чем-то расстроен, Тамара перешла на примирительный тон:
— Ты всегда такой точный, я не знала, что и подумать… Идем на кухню, ужин давно остыл.
За столом она спросила:
— Что-нибудь не получается?
— Делаю черт-те что! — махнул Вадим рукой. — Старые работы в новой упаковке. Я же тебе говорил про серию пейзажей?
Тамара кивнула.
— Так вот, ничего не получается. Какой-то дьявольский круг.
— Я уверена, все будет хорошо. Вот увидишь, милый. Ты просто переутомился, тебе нужно отдохнуть. Нельзя работать на износ… Это ж саморазрушение… Сейчас все спешат, не досматривают, не дочитывают, не додумывают, а ты все делаешь на совесть и потому немного сломался… У меня тоже так бывает: не получается что-нибудь, и все тут. До этого все шло без задоринки, а тут вдруг — на тебе! Ноги — прямо ватные, руки падают как веревки. «Прекрасно! — тогда я говорю сама себе. — Нужно подкопить силы, Томуся». Я отдыхаю два дня и с новым разбегом знаешь как делаю! Это помогает в девяноста случаев из ста.
— Не знаю, — сдавленно выдохнул Вадим. — Иногда уверен, делаю стоящие вещи, а иногда кажется, не сделал главного — не создал свой мир, не нашел свою жилу и не разработал ее… Хватаюсь то за одно, то за другое…
— Что ты говоришь! — вспыхнула Тамара. — У тебя прекрасные картины. И ты должен верить в то, что сделаешь еще более значительные вещи. Да если бы я сомневалась в себе, разве ж я стала бы солисткой!.. И каждый должен стремится быть лучшим, — помедлив, сказала она. — Человеку не пристало растворяться в обществе. Я за сильных, предприимчивых, не боящихся конкуренции.
Она знала, что такое творчество; в дальнейшем, почувствовав угасающий запал Вадима, приободряла его — при этом все переводила на свою работу, не пытаясь вникнуть в суть его терзаний, но и это многого стоило. В ней таилась недюжинная властная сила.
В конце концов Вадим закончил серию, но после вернисажа, на котором Вадим познакомил Тамару со многими художниками, она несколько изменилась — стала ревновать его к приятелям… В компании художников она вообще скучала, сидела замкнутая, неприступная. Вся ее жизнь была связана с театром, и многое вне сцены для нее, взрослой женщины, оставалось непонятным. Она оживала только, когда речь заходила о театральной жизни — с жаром начинала пересказывать балетные новости и всех приглашала в театр, а после спектакля звала к себе, устраивала застолье. Она сразу понравилась приятелям Вадима, и в конечном счете это сыграло немаловажную роль в его привязанности к ней, но сама Тамара в каждом из художников видела массу недостатков.
— Знаю я эти колонии художников, — говорила Вадиму. — Они все глупые какие-то… Некоторые нарочно изображают из себя идиотов, создают ореол таинственности… Вот смотри, этот чрезмерно ругает себя, выставляет в нелепом свете, а ведь это тоже пижонство… Оборотная сторона эгоизма, да еще невероятная уверенность в себе… Ко всему он жадный. Хвастается гонорарами, а все покупаешь ты, а он чашки кофе никому не купит.
«В самом деле, — думал Вадим. — Какого черта, он гребет деньги лопатой, но трясется над каждой копейкой».
— А у этого, посмотри, какая жуткая женщина! Как ему не стыдно с ней появляться!
«Действительно, дурак», — заключал Вадим про себя.