У Денисии подкосились ноги. Наконец до нее дошло со всей ясностью то, во что трудно было поверить. Ей захотелось выскочить из своего укрытия и скорей (скорей!) мчаться в гостиную, предупредить сестру, но подкосились ноги. И не слушалось тело.
Окоченевшая Денисия даже не уверена была, может ли она дышать. Против ее воли в голове пульсировало: исчезнуть, затаиться, смешаться, слиться со стенами, сделаться незаметной.
Вопрос Карлуши прозвучал из такого далека, что Денисия не сразу поняла его смысл — к тому же шумело в ушах.
— Так ты не пойдешь?
— Не смогу, — с непередаваемой болью выдохнул банкир. — Она жена моя, я ее люблю. Пощади.
— Слюнтяй, — презрительно процедил Карлуша.
Затем Денисия услышала шаги: туда и обратно.
Потом Карлуша шепнул два слова: «порядок» и «уходим». И все.
Нет, не все. Хлопнула дверь, и потом уже все.
Когда с Денисии сошло оцепенение, она подумала: «Что это за история?»
Ясно ей было только одно: банкир и неизвестный Карлуша ушли, так ни на что и не решившись.
И тут Денисию затрясло. Ее так трясло — зубы выбивали чечетку. Но, несмотря на страх и озноб, как это ни странно, потекли обыденные мысли. Буквально разрывало от необходимости сделать многое, слишком многое: надо и к Зойке бежать, рассказать ей то, что услышала, предупредить об опасности, а тут еще этот неприятный разговор об Александре…
О нем потом, да и Пыжик заждался, а вечером придется мчаться за Федору дежурить…
«Странно, — вдруг удивилась Денисия, — а Зойка-то почему молчит? Все еще притворяется, перестраховщица. Не слышала, как муженек ушел?»
Она выбралась из чулана и крикнула:
— Зоя!
Тишина.
— Зойка, отзовись, черт возьми! — рассердилась Денисия. — Нашла время шутить!
И опять тишина.
Сердце бешено заколотилось.
— Зоя, ты где? — Денисию вихрем вынесло в гостиную…
Зоя, закрыв глаза, полулежала в кресле, до самого подбородка прикрытая шотландским мохеровым пледом. В ее красивом мраморном лбу темнела маленькая дырочка, из которой струилась кровь.
— Ма-моч-ка, — жалобно пропела Денисия, хватаясь за сердце, медленно складываясь и роняя себя на пол.
Потолок бешено закрутился, но сознания Денисия не потеряла. Она лежала на полу, смотрела на этот вертящийся потолок и беззвучно плакала. Плакала от страха за себя, от жалости к сестре, и к себе, и к другим сестрам…
Сквозь страх и жалость пробивалась ненависть к банкиру и уже сквозь ненависть — непонимание: как такое могло произойти? Он же муж ее. Он же любил Зойку…
Потолок вдруг остановился, и мелькнула мысль:
«Это что же получается, убил, и все? И концы в воду?»
Денисия с унизительной ясностью осознала разницу между собой и банкиром. Разницу, созданную не природой, а обществом. Он может безнаказанно убить, а она — нет. И попробуй его разоблачи. Ей никто не поверит. В милиции ее и слушать не станут.
Может, даже сами ее и сдадут на расправу банкиру.
А почему бы и нет? Все возможно в стране, в которой одних годами держат на нарах за мешок моркови, а другим присуждают девять лет условно за краденые миллионы. Девять лет — условно! Это же смешно. Почему не пожизненное? Или, еще лучше, приговорили бы к смертной казни условно. Его уже давно казнили, а он по-прежнему ворует…
— Господи! — завыла Денисия. — О чем я думаю?
Зойка! Зоенька моя!
И тут ее осенило: «Я же труп! Труп, если вякну о том, что слышала… Что же делать? Молчать?»
Ее переполняла злоба, переполняла ненависть к банкиру. Ненависть просто сводила с ума.
«Моя сестра, моя Зойка, моя красавица мертва, а этот ублюдок, этот мешок с дерьмом будет жить в свое удовольствие?! Ну уж нет!»
Денисия вскочила на ноги и под клацание собственных зубов принялась судорожно сдирать с себя одежду. Оставшись в одних трусиках, она сбросила с Зойки плед и аккуратно ее раздела. Осторожно, стараясь не испачкаться в крови, она натянула на Зойку свой свитер, грубую драповую юбку, дрожащими пальцами застегнула «молнию» на бедре и, придав телу прежнее положение, вернула на место плед.
Осталось самое тяжелое: надеть на себя вещи сестры. Денисия подержала в руках Зойкино шерстяное платье — дорогущее, о таком невозможно даже мечтать — и, собравшись с духом, оделась.
В прихожей она отыскала Зойкину шубку и сумочку с ключами от дома, от гаража, от машины, от квартиры… От всего, что было у Зойки. Документы — Денисия знала небрежность сестры — наверняка остались в машине.
Надев на свои стройные ножки стильные Зойкины сапоги, Денисия вернулась в гостиную, глазами, полными слез, глянула на сестру, шепнула: «Прости» — и хотела уже уходить, но вдруг испуганно ахнула и бросилась в кабинет банкира за ножницами.
Возвратившись, она постояла над Зоей минуту-другую, не отваживаясь нарушить ее уже мертвую красоту, и, наконец решившись, выделила из волос одну прядь, отчаянно чекрыжнула ножницами — на простреленный лоб упала короткая челочка.
— Теперь ты, Зоенька, жива, — прошептала Денисия и, в последний раз взглянув на сестру, уже уверенно вышла в прихожую.
Накинув на плечи шиншилловую шубку, она задержалась у зеркала, придирчиво себя рассмотрела, достала из Зойкиной сумочки косметичку, тушью мазнула по ресницам, провела по губам губной помадой и застыла. «Нет, что-то не то. Челка. Опять эта челка».
Небрежно зачесав назад волосы и оголив высокий лоб, Денисия снова придирчиво себя осмотрела — а теперь то. Именно то.
«Что ж, бесстрашно вперед. Навстречу новой жизни».
Модные каблучки простучали по мраморным ступеням, распахнулась дверка «Феррари», нога решительно надавила на газ… ;
Этим событиям предшествовала целая жизнь, но один только день сыграл в жизни Денисии роковую роль. С него и начнем.
Глава 4
— Ox, молодость, молодость! — всплеснув руками, заголосила Зинаида, дородная краснощекая тетка, хозяйка огромных хохляцких грудей и толстого сизого носа.
Ее широкая лапища нырнула под фартук, извлекая бутылку. Торговка Зинаида совсем не дура была выпить, чего желала и всем окружающим.
— На вот, хлебни, — великодушно предложила она. — Ледяная, а горячит, как х.., милого.
— Нет, спасибо, — испуганно шарахнулась Денисия. — Я не пью.
— А зря, — не одобрила Зинаида. — Дело полезное, особенно если весь день одним местом трясешь на холоде. Что ж ты. Денька, явилась в таком пальтеце? — прищурив пьяные глазки, вдруг с осуждением поинтересовалась она. — Тебе еще долго жопу морозить, чебуреков-то я совсем не продала нисколечки.
Ой, непутевая. А рукавицы где?
Денисия виновато потупилась:
— Забыла.
— И передник небось забыла опять. Нет, ну шо вы за люди? Родили вас панычами, та грошив не далы. Ты зачем сюда, девка, пожаловала? Торговать аль себя казать? Рейтузы-то хоть надела, аль, как Степка, сестрица твоя, вся в кружевах заявилась? Невесты, разъядри вашу спесь. Ну-к покажи, то там у тебя на теле?
Внезапно приблизившись к Денисии, простецкая Зинаида попыталась задрать подол ее пальтеца, но неожиданно получила такой серьезный отпор, что растерялась и даже смутилась, чего не бывало с ней уж много лет, пожалуй, с тех самых времен, как, утратив невинность, лежала она на сене в хлеву на груди срамника Миколы — сто чертей ему в дышло.
— Ты шо это, девка, дерешься, — с обидой спросила она. — Я ж добра те желаю.
— И не совестно вам, тетенька, руки свои распускать, — со слезами на глазах устыдила Зинаиду Денисия, отпрыгивая на всякий случай подальше и от нее и от тележки.
— Тю-ю-ю, — удивилась хохлушка. — При чем тут руки мои? Разве про них будешь ты вспоминать, когда пиписку свою отморозишь? Ну, да Христос с тобой. Делай как знаешь. Вы же умные все сейчас, молодежь. Короче, слушай сюда. Замерзла я, до хаты спешу, некогда мне тут с тобой распетюкивать. Беляши справа, пирожки слева, чебуреки посередке. Передник свой, так и быть, оставлю тебе, но, смотри, добела постирай. Варежки тоже бери…