2. Христос говорит о вечном осуждении, вечной муке — геенне огненной. В этих словах страшны не осуждение, не мука — их достаточно и в жизни, и я заслужил их, страшна вечность осуждения и муки.
3. Христос говорит: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы».
1. Я все время повторяю: в одной и той же точке грех и святость, страдание и радость, зло и добро. Благая, то есть добрая и радостная, весть — самая страшная и жестокая: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26 — 27).
Кто ненавидит своих родителей, тот плохой сын и нарушает пятую заповедь: чти отца и матерь твою. Христос не призывает к нарушению пятой заповеди, наоборот, он упрекает фарисеев за то, что они нарушают ее. И Сам Он на кресте помнил о Своей матери. Он призывает не к ненависти, а к любви, даже к врагам. Любовь к ближнему, говорит Он, одна из двух заповедей, на которых стоят закон и пророки. Как понимать изречение Лк. 14, 26 — 27?
Христос принес не мир, но меч (Мф. 10, 34; Лк. 12, 51). Этот меч — отречение, отрезание от себя не только мира, но и себя самого. Апостол Павел: Господом моим Иисусом Христом мир распят для меня, и я для мира. Я сам — это все мои мысли и намерения: и злые, и добрые, и греховные, и праведные; все они, и добрые, — как мои мысли, мои намерения — злые. Я должен отречься от некоторого коэффициента, сопровождающего все мои мысли, намерения, дела. Этот коэффициент — свое, я сам. Какой-то оттенок, даже оттенок оттенка всякой моей мысли, всякого моего намерения, самого истинного, самого доброго и святого — ложь, грех и зло. Я должен отречься от этого оттенка оттенка всех моих мыслей, чувств, желаний; не от самих мыслей, чувств, желаний, а именно от оттенка оттенка их. Я сказал: должен отречься — это уже неверно. Если я должен, если я отрекся по долгу — мое отречение ничего не стоит, такое отречение еще более сильное утверждение своей воли — своего. Христос от всего освобождает меня, от всякого долженствования; и от меня самого. Он не требует, а просит, увещевает, любит меня. Это самый сильный деспотизм — жестокость и деспотизм любви (Розанов).
В Гефсимании, ужасаясь и скорбя, Христос молился: «если возможно, пронеси эту чашу мимо Меня; впрочем, пусть будет не как Я хочу, а как Ты хочешь». Это формула абсолютной свободы и для меня. Здесь нет никакого долженствования, никакого императива. Наоборот, Христос просит, если возможно, пронести чашу мимо Него; но свободно подчиняется — принимает Божью волю, Божья воля становится Его волей, а Божья воля — абсолютно свободная, даже не мотивированная. Здесь двойная свобода — два момента Евангельской свободы: свободный акт принятия Божьей воли и состояние в свободе Божьей воли.
Отречение от своей воли не императив мне, не долженствование, а абсолютно свободное преобразование обновлением ума (Рим. 12, 2), обновление духом ума, облечение в нового человека, созданного по Богу (Еф. 4, 23 — 24). И в то же время это облечение в нового человека, осуществляемое мною, осуществляется не мною, а Богом. Апостол Павел говорит: уже не я живу, Христос живет во мне.
Отречение от своей воли — обращение. Обращение одно — единственное. И как одно и единственное совершается множество раз: вся жизнь, каждый день, каждый час — обращение, если этого нет, наступает самоуспокоение в автоматизме мысли и чувства — пассивное или активное невидение. Каким образом одно и единственное есть многое и как многое каждый раз одно и то же? Но не так ли и сейчас, то есть мгновение? Ведь и сейчас— одно и единственное и каждый раз как сейчас — одно и то же и единственное сейчас, хотя и другое: одно и то же как другое и не то же. Поэтому непонятно, что значит сейчас, которого сейчас нет. Но в воспоминании и рефлексии я вспоминаю сей час, даже многие сейчас, которых сейчас уже нет. Когда вспоминаю? только сейчас. И снова в одной двойной точке и то, что есть — сейчас, и то, чего нет, что не есть — сейчас, которых нет, которые только вспоминаются; но вспоминаются сейчас. Сейчас — состояние бодрствования, бдения; воспоминание — состояние некоторого автоматизма мысли, чувства и повседневности — если только не оживляет во мне реально сейчас, которого сейчас нет, то есть не присутствует сейчас как жало в плоть, как свершение и полнота времен. Воспоминание как автоматизм мысли и повседневности — состояние, противоположное бодрствованию; тогда не жизнь, скорее сон. Я живу только сейчас. Но большая часть жизни проходит не сейчас, а в воспоминании прошлых сейчас в автоматизме мысли, чувства и повседневности. Тогда не жизнь, скорее сон, смертный сон.