прекратилась, но обезболивать боль от удара пятой точкой никто не собирался, — это была безмолвная месть медперсонала
приёмного покоя, ибо слух что он совершил теракт медленно, словно беззвучная змея гюрза расползся по приёмному покою. На
Степана, все косились, как на прокажённого, но израильским арабам, находящимся там же, была хорошо знакома подобная ситуация.
Почерк семантики сионизма нельзя было перепутать с чем либо другим.
Тишину приёмного покоя нарушил топот двух полицейских молодого мужчины с женщиной в форме полиции, это и был тот самый
наряд полиции, который обыскивал квартиру его дочери, ища «улики преступления». Увидев их издалека, Степану сразу вспомнился
голливудский фильм его молодости «Новые центурионы», где справедливые полицейские сражаются с преступностью на улицах
Америки, и у него с губ слетела непроизвольная тихая фраза: — «Красота!», Степан криво улыбнулся.
Они внешне выглядели очень красиво в новой и отутюженной черной с блестящими знаками отличия форме, но в их глазах не было
осмысленности, в них была непреклонная пустота службистов.
Молодая женщина, в форме остановилась поодаль и стала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, гордо и напыщенно вскидывая
голову, время от времени встряхивая пышные волосы, основание её правой ладони руки притрагивалось к рукоятке пистолета
короткого нагана в кобуре, чуть ниже пояса, словно она позировала на съёмке фильма про бравых полицейских перед кинокамерой на
съёмочной площадке. Она чрезмерно сильно вошла в свою роль, в этаком акте самолюбования, понимая, что все внимание
окружающих сосредоточено на ней. Этот акт самолюбования был, словно некий загадочный религиозный ритуал большой и
нескончаемой любви себя, гимн возвеличивания своего Эго.
Вера отошла к другому полицейскому отойдя от отца, корчившего от боли на кровати, и о чём то с ними начала тихо говорить, затем
вернувшись к Степану спросила:
— «Полицейский спрашивает, может ли тебе задать несколько вопросов?
— «Нет, это не возможно, так как я не в состоянии даже сидеть на койке, из-за слабости во всех мышцах тела и боли. Я не знаю
почему, но не в состоянии управлять своим телом!», — до Степана в пылу случившегося с ним ещё не дошло, что перцовый газ, помимо всего прочего, обладал мощным нервно-паралитическим действием.
— «И как понимаю, меня хотят допросить, или я ничего не понимаю?», — вопросительно промолвил Степан.
— «Он спрашивает можешь ли ты, папа приехать в полицейский участок по возвращению из приёмного покоя. И ещё сказал, что
слабость и выворачивание и не управляемость мышц тела прекратится ровно через 3 часа — это срок действия этого газа», —
спросила, и тут же сообщила Вера. Применение нервно-паралитическое газа было в этих краях было обыденность, и никого вокруг
Степана, кроме его никого не удивляло.
— «Сегодня нет, это просто какое-то сумасшествие, почему такая срочность?!»
Вера отойдя, перевела на иврит, слова Степана, вернувшись сказала:
— «Тогда завтра ты обязан приехать в миштару для написания заявления по поводу случившегося», — Вера не стала вдаваться в
подробности в объяснении, обвинений соседской молодой паршивки в нападении на неё.
— «Хорошо!», — тихо бросил Степан.
К концу 4-го часа времени необходимого для пребывания в приёмном покое, Степану дали выпить четыре кубика невероятно
горького на вкус сиропа опталгина в пластиковом шприце, дав ему запить водой, — лекарство от болей, связанные с падением
Степана. Однако невыносимые боли по истечению некоторого времени медленно и неотступно начали уходить. Степан вздохнул с
облегчением и ему захотелось сильно спать, но он, собрав последние силы смог, прихрамывая и покачиваясь с помощью Веры, медленно пошёл в сторону выхода из больницы. Через минут 30-45, такси привезло их домой.
На следующее утро Эдуард, муж его дочери повёз Степана в миштару. Переводчиком с иврита прихватили с собой Даниеля, пригласить адвоката не было возможности, так как была суббота, не рабочий день.
Прибыв на место их проводили через лабиринты проходов в кабинет следователя. В кабинет вошли сначала Степан, а следом его внук
Даниель. Помещение было небольшое, с засиженными мухами стенами, за столом сидел молодой израильтянин в закруглённых
металлических очках, следователь в гражданском, но поясе в короткой кобуре висел ствол. Вблизи выхода его подстраховывал
молодой полицейский в черной форме в вязанной кипе и с закрученными пейсами. Вид у него был заморыша с кроткими глазёнками, таких Степан, когда служил в десанте заваливал на татами одним коротким, — кулачище Степана было немного меньше головы этого