— Они пока еще не готовы действовать, — успокоительно сказал я, присматриваясь к дороге впереди.
Там из-за леса показались два всадника. Один тащил огромные копья, а другой ехал вроде бы налегке.
— Храмовник с оруженосцем, — наметанный взгляд Никера зрил прямо в корень очередной проблемы. — Еще один! Вот, пожалуйста… И почему нам не затаиться и не притвориться нормальными, будто мы такие же, как все? Деньги есть, замок есть, что еще надо? Реализуй свои планы постепенно, не столь явно.
— Александр Македонский не понял бы тебя, — мягко пожурил я поэта. — Он, к примеру, хотел всё. Весь мир!
— А ты разделяешь взгляды Македонского? — тревожно спросил Никер.
— Нет.
— Слава Многоединому! — раздался непритворный вздох облегчения.
— Он слишком торопился, — пояснил я. — Потому его империя оказалась хрупкой, сразу же развалилась. А надо действовать иначе: откусываешь кусочек, перевариваешь и только потом откусываешь другой…
Никер издал такой звук, будто чем-то поперхнулся.
Храмовник приблизился. Красный круг на белой накидке напомнил мне флаг Японии. Но сам рыцарь на японца не был похож. Из-под шлема торчала светлая бородка, да и рост у храмовника был, вероятно, слишком велик для жителя Страны восходящего солнца.
Мы остановились. Из-за спины рыцаря выехал оруженосец в отлично начищенных доспехах.
— Благородный барон Арт! Мой господин, сиятельный рыцарь-монах Умрехт, имеет честь вызвать вас на поединок…
— Ну, начинается, — буркнул Никер. — Я предупреждал ведь. Это уже второй. Скоро конца им не будет.
— …хотя мой господин — вызывающая сторона, он, однако, просит господина барона, чтобы разногласия между вами были улажены как можно быстрее. Лучше всего — здесь и сейчас, — оруженосец торжественно закончил речь.
Никер хотел что-то сказать, но я остановил его жестом.
— И в чем же эти разногласия? — ироническим тоном спросил я. — Мне жутко любопытно узнать. Тем более, если я не ошибаюсь, мы с господином рыцарем ни разу не имели счастья встретиться.
Умрехт, человек-гора, шевельнулся.
— Мне не нравятся ваши поступки, барон, — с солдафонской прямотой пробасил храмовник.
— Какие еще поступки? — я тоже решил не церемониться.
— Вы нанесли оскорбление божьему суду, освободив прислужницу зла, — шлем заставлял голос рыцаря гудеть.
— По этому поводу господин барон уже объяснился со жрецами, — встрял в разговор Никер. — Господин барон ясно дал понять, что дым от костра и сожженных тел летит прямо к замку и вызывает покраснение глаз господина барона. Возможно, господин барон погорячился, когда разогнал толпу и стражников, но он был раздосадован угрозой своему здоровью. Жрецы приняли это объяснение и обещали впредь не жечь преступников за городскими стенами около главных ворот.
— Чушь! — рубанул рукой рыцарь.
Я не стал спорить. Конечно, чушь. Но жрецы, пожаловавшие в мой замок, волей-неволей согласились с этими аргументами.
— Что-то еще, рыцарь? — равнодушно спросил я. — Вы, кажется, упоминали несколько моих поступков.
— Вы убили почтенных Караска и Тодео! — кольчужная перчатка Умрехта обвиняюще нацелилась в мою грудь.
— Но это навет! — снова возмутился Никер. — Я не знаю, кто вам это сказал, сиятельный рыцарь, однако язык того человека лжив. Эти два жреца просто пропали. Никто не знает, что с ними сталось.
— Они поехали в ваш замок! Чтобы расследовать дело о подкупе священнослужителей. И пропали! — гневно заклокотал рыцарь.
— Навет! — живо отреагировал Никер. — Они исчезли по дороге. При чем тут господин барон? Может, они утонули в пруду или с ними еще что-то приключилось.
Я степенно кивнул, соглашаясь с негодованием поэта. Действительно, мало кто знает, что произошло с теми двумя жрецами. Оказалось, что с ними было просто невозможно договориться.
— Что-то еще, рыцарь? — опять поинтересовался я.
— Вы заключаете дьявольские договора, противопоставляете суд церкви своему ложному суду, — загудел храмовник. — Занимаетесь вещами, противными заветам богов. Вам давно следует предстать перед святейшим судом! Долг каждого ревнителя веры покарать вас!
— Жрецы Фоссано не смогли прийти к единому мнению насчет господина барона и тем самым признали господина барона не подлежащим святейшему суду, — Никер говорил с горячим возмущением, отстаивая правду так, будто бы забыл, что лично подкупил четверых городских жрецов. — К тому же господин барон уже сражался на дуэли с другим рыцарем-храмовником, который выступил с такими же обвинениями. А дуэль — это и есть божий суд. Многоединый рассудил, что храмовник пал жертвой наветов, а господин барон — олицетворение добродетели и благочестия.