Розовый особняк. Ощущая набухающее волнение, Летов поднялся по лестнице и, увидев на двери металлическую пластину с надписью: «Павел Игнатович Годи, психотерапевт», не почувствовал облегчения, а напротив, разволновался еще сильнее. И позвонил.
Но в этот миг – миг между решением нажать на кнопку звонка и самим звонком – уместилась маленькая синяя вечность.
– Войдите, – раздался из-за двери низкий, хорошо поставленный голос, – открыто.
Летов повернул ручку и шагнул внутрь.
Годи оказался высоким худощавым пожилым мужчиной с копной длинных седых волос. В его внешности – и в этих клоунских космах, и в смуглости морщинистой кожи, а в особенности – в густоте неожиданно черных бровей – во всем ощущалась некая дешевая театральность, и Летова охватило смутное недоверие, какое он испытывал к приезжим циркачам, а из местных – к поэтам, членам разнокалиберных литобъединений. Для полной неубедительности Годи не хватало только банта на шее или колпака звездочета на голове.
– Не стесняйтесь, сударь, – продолжил хозяин все тем же полным дешевого пафоса голосом, – и простите за то, что не включаю в коридоре свет: этого не любит Джино. – И он погладил нечто бесформенное, но явно живое, тут только замеченное Летовым на плече хозяина.
Летов пригляделся и с брезгливым чувством уяснил, что Джино – летучая мышь. И вот эта, в общем-то, тоже дешево-театральная деталь, которая, казалось бы, должна была укрепить в его душе отношение к Годи, как к водевильному прохвосту, отчего-то, напротив, неожиданно убедила Летова в подлинности сверхъестественных способностей стоящего перед ним человека. Возможно потому, что где-то он читал: летучие мыши В ПРИНЦИПЕ НЕ ПОДДАЮТСЯ дрессировке; а может быть, потому, что маленькая сморщенная рожица Джино была уж очень злобной и хитрой.
– Добрый вечер… – начал было Летов, но Годи взмахом ладони остановил его:
– Не спешите, друг мой, не спешите. О делах не говорят с порога. Если позволите, я приготовлю кофе. За чашечкой и поведаете о целях своего визита. – (Позже Андрей ни разу не видел, чтобы Годи был столь любезен с посетителем и пришел к выводу, что тот с самого начала выделил его из общей массы.)
Не найдя возражений, Летов молча прошел в сумеречную комнату со стенами, увешанными экзотическими трофеями и в ожидании удалившегося на кухню хозяина увяз в древнем, ненормальной мягкости, кресле.
Годи вернулся с дымящимся подносом, расположился напротив, указательным пальцем левой руки почесал Джино под крылом и, пристально глядя Летову в глаза, произнес требующее продолжения слово: «Итак…»
– Я работаю в университете, – начал тот, – на кафедре общей филологии. – Годи покачал головой так, словно эта информация имела для него колоссальное значение. – У нас есть машинистка – Людмила Краснова – довольно милая женщина, живет одна с четырехлетним сыном. Мы иногда шутим друг с другом и для смеху корчим из себя влюбленных, но на самом деле отношения у нас с ней чисто дружеские. У нас с ней никогда ничего не было… и не собиралось.
– Кофе стынет, – внезапно сообщил, перебив его, Годи.
– Спасибо, – Летов взял чашечку, и, отхлебнув, продолжил: – И вот угораздило меня пойти к ней на именины. Это было четырнадцатого августа, то есть, неделю назад. Она пригласила всю кафедру. Попили, поели, потанцевали… Один раз Милочка попросила меня проводить ее в сад: захотела покурить, но не хотела чтобы курящей ее видел сын. Мы выходили с ней минут на пятнадцать. И все. Честное слово!
– Я пока что и не пытаюсь уличить вас во лжи.
– Да, простите. Мне слишком часто за последние дни приходилось доказывать… Так вот. Именины были в пятницу, а в понедельник утром Милочка подошла ко мне и говорит: «Андрюша, ты разберись со своей подругой – она у тебя слишком ревнивая». Я, конечно, не понял ничего и попросил объяснить, о чем, собственно, речь. Оказывается, в воскресенье вечером Милочке позвонила какая-то женщина и пыталась завязать с ней душевный разговор на тему: «Оставьте в покое моего Андрюшу, у нас с ним серьезно, а вы – лезете…»
Я сначала подумал, Милочка шутит. Но она уверяла, что все так и было, и я решил, что пошутил кто-то другой – с нами обоими. Потому что ни с кем у меня ничего серьезного сейчас нет. Но Милочка мне, по-моему, не поверила.
А позавчера приходит – и сразу ко мне: «Твоя подруга уже достала. Истеричка какая-то. Плачет, умоляет с тобой порвать…» Тут я уже ничего не понимал. Глупая шутка неприятно затягивалась.
В среду и в четверг ничего подобного не повторялось. Но в пятницу Милочка влетела на кафедру с красными от бессонницы глазами, сходу подскочила ко мне и принялась хлестать по щекам. Я пытался уклониться, но она вцепилась мне в волосы. Короче, устроила настоящий скандал…
Неожиданно, когда прозвучало слово «скандал», встрепенулся Джино, хлопая и шурша крыльями, покинул плечо хозяина, достиг незажженной люстры, уцепился когтями за одну из ее изогнутых металлических трубок с плафоном и, в оцепенении, повис вниз головой.
Опасливо поглядывая на него, Летов продолжил свой рассказ:
– А после выяснилось вот что. В четверг вечером Милочке снова позвонили. На этот раз моя самозваная «подруга» уже не просила ее оставить меня и не рыдала в трубку. Вместо того она спокойно и решительно заявила: «Я жду от Андрея ребенка. Но он избегает меня и продолжает встречаться с вами А раз это так далеко у вас зашло, значит, я должна буду сделать аборт. Выходит, вы убиваете моего ребенка. Тогда и я убью вашего; вот что я решила. Мне терять нечего. А не убью, так изуродую: я ему в лицо серной кислотой плесну, у меня ее на работе много. Слава богу, вы меня не знаете, так что, когда я вас с сыном на улице подкараулю, вы и глазом моргнуть не успеете». И бросила трубку.