- Во вторник наслаждения ученые.
- Браво! - одобрил даАртаньян. - Перечисли-ка мне их подробнее, любезный Мушкетон.
- Монсеньер изволил купить большой шар, который я покажу вам; он занимает весь верх большой башни, кроме галереи, которая выстроена по приказанию монсеньера над шаром. Солнце и луна висят на ниточках и на проволоке Все это вертится; бесподобное зрелище! Монсеньер показывает мне далекие земли и моря; мы обещаемся никогда не ездить туда Это чрезвычайно занимательно!
- В самом деле, очень занимательно, - отвечал д'Артаньян - А в среду?
- В среду наслаждения сельские, как я уже имел честь вам докладывать. Мы осматриваем овец и коз монсеньера; заставляем пастушек плясать под звуки свирели, как описано в одной книжке, которая есть в библиотеке у монсеньера. Но это еще ее все. Мы удим "рыбу в маленьком канале и потом обедаем с венками из цветов на головах. Вот наши наслаждения в среду.
- Да, среду вы не обижаете. Но что же осталось на долю бедного четверга?
- И он не обойден, сударь, - отвечал Мушкетон с улыбкой. - В четверг наслаждения олимпийские. Ах, сударь, как они великолепны! Мы собираем всех молодых вассалов монсеньера и заставляем их бегать, бороться, метать диски. Монсеньер сам уже не бегает, да и я тоже. Но диск монсеньер мечет лучше всех. А если ударит кулаком, так беда!
- Беда? Почему?
- Да, монсеньеру пришлось отказаться от борьбы. Он прошибал головы, разбивал челюсти, проламывал груди. Веселая игра, но никто не хочет больше играть с ним.
- Так его кулак...
- Стал еще крепче прежнего. У монсеньера несколько ослабели ноги, как он сам сознается; зато вся сила перешла в руки, и он...
- Убивает быка по-прежнему?
- Нет, сударь, лучше того: пробивает стены. Недавно, поужинав у одного из своих фермеров, - вы знаете, какой он пользуется любовью народа, монсеньер вздумал пошутить и ударил кулаком в стену. Стена упала, кровля тоже; убило трех крестьян и одну старуху.
- Боже мой! А сам он остался цел?
- Ему слегка поцарапало голову! Мы промыли ранку водой, которую присылают нам монахини... Но кулаку ничего не сделалось.
- К черту олимпийские наслаждения. Они обходятся слишком дорого, раз потом остаются вдовы и сироты...
- Ничего, сударь, мы им назначаем пенсии: на это определена десятая доля доходов монсеньера.
- Перейдем к пятнице!
- В пятницу наслаждения благородные и воинские.
Мы охотимся, фехтуем, учим соколов, объезжаем лошадей. Наконец, суббота посвящается умственным наслаждениям: мы обогащаем свой ум познаниями, смотрим картины и статуи монсеньера, иногда даже пишем и чертим планы, а иногда палим из пушек монсеньера.
- Чертите планы! Палите из пушек!
- Да, сударь.
- Друг мой, - сказал даАртаньян, - барон дю Валлон обладает самым тонким и благородным умом; но есть род наслаждений, который вы забыли, мне кажется...
- Какие, сударь? - спросил Мушкетон с тревогой.
- Материальные.
Мушкетон покраснел.
- Что вы под этим подразумеваете? - спросил он, опуская глаза в землю.
- Стол, вино, веселую беседу за бутылкой.
- Ах, сударь, эти вещи не идут в счет: ими мы наслаждаемся ежедневно.
- Любезный Мушкетон, - продолжал даАртаньян, - извини меня, но я так увлекся твоим очаровательным рассказом, что забыл о самом главном, о том, что господин д'Эрбле написал барону.
- Правда, сударь, наслаждения отвлекли нас от главного предмета разговора. Извольте выслушать. В среду пришло письмо; я узнал почерк и сразу подал письмо господину барону.
- И что же?
- Монсеньер прочел и закричал: "Лошадей! Оружие! Скорей!"
- Ах, боже мой! - воскликнул даАртаньян. - Наверное, опять дуэль!
- Нет, сударь, в письме было только сказано: "Любезный Портос, сейчас же в дорогу, если хотите приехать раньше экинокса. Жду вас".
- Черт возьми, - прошептал даАртаньян в раздумье. - Должно быть, дело очень спешное!
- Да, должно быть. Монсеньер, - продолжал Мушкетон, - уехал со своим секретарем в тот же день, чтобы поспеть вовремя.
- И поспел?
- Надеюсь. Монсеньер вовсе не трус, как вы сами изволите знать, а меж тем он беспрестанно повторял: "Черт возьми, кто такой этот экинокс? [3] Все равно, будет чудо, если этот молодчик поспеет раньше меня".
- И ты думаешь, что Портос приехал раньше? - спросил даАртаньян.
- Я в этом уверен. У этого экинокса, как бы он ни был богат, верно, нет таких лошадей, как у монсеньера.
ДаАртаньян сдержал желание расхохотаться только Потому, что краткость письма Арамиса заставила его призадуматься. Он прошел за Мушкетоном или, лучше сказать, за ящиком Мушкетона до самого замка; затем сел за стол, за которым его угощали по-королевски. Но он ничего больше не мог узнать от Мушкетона: верный слуга только рыдал - и все.
Проведя ночь в мягкой постели, даАртаньян начал размышлять над смыслом письма Арамиса. Какое отношение могло иметь равноденствие к делам Портоса? Ничего не понимая, он решил, что тут, вероятно, дело идет о какой-нибудь новой любовной интрижке епископа, для которой нужно, чтобы дни были равны ночам.
ДаАртаньян выехал из замка Пьерфон так же, как выехал из Мелюна и из замка графа де Ла Фер. Он казался несколько задумчивым, а это означало, что он в очень дурном расположении духа. Опустив голову, с неподвижным взглядом, в том неопределенном раздумье, из которого иной раз рождается высокое красноречие, он говорил себе:
- Ни друзей, ни будущности, ничего!.. Силы мои иссякли, как и связи прежней дружбы!.. Приближается старость, холодная, неумолимая. Черным крепом обволакивает она все, чем сверкала и благоухала моя юность; взваливает эту сладостную ношу себе на плечи и уносит в бездонную пропасть смерти...
Сердце гасконца дрогнуло, как тверд и мужествен он ни был в борьбе с житейскими невзгодами; в продолжение нескольких минут облака казались ему черными, а земля липкой и скользкой, как на кладбище.
- Куда я еду?.. - спрашивал он сам себя. - Что буду делать? Один... совсем один... без семьи... без друзей... Эх! - вскричал он вдруг и пришпорил свою лошадь, которая, не найдя ничего печального в крупном отборном овсе Пьерфонского замка, воспользовалась знаком всадника, чтобы выказать свою веселость, промчавшись галопом добрых две мили. - В Париж!