И он увел Атоса, огорченного притворной веселостью своего друга.
Весь город был в радостном возбуждении. Двое друзей каждое мгновение сталкивались с энтузиастами, которые расспрашивали их, намереваясь покричать: "Да здравствует добрый король Карл!" Д'Артаньян отвечал ворчанием, Атос улыбкой. Так дошли они до дома Монка, который, как мы уже говорили, надо было миновать, чтобы достичь Сен-Джемсского дворца.
Дорогой Атос и даАртаньян разговаривали мало, должно быть потому, что им надо было переговорить о слитком многом. Атос думал, что, если он заговорит, даАртаньяну покажется, что слова его звучат радостью, которая оскорбит мушкетера, даАртаньян, со своей стороны, молчал из опасения, что в словах его проявится горечь, которая смутит Атоса. Радость одного и обида другого словно соперничали в молчании. Наконец первым заговорил даАртаньян, у которого слова всегда вертелись на кончике языка.
- Помните ли, Атос, - произнес наконец он, - то место в записках д'Обинье, где этот преданный слуга - гасконец, как я, бедный, как я, - я чуть не сказал: храбрый, как я, - рассказывает про скупость Генриха Четвертого? Отец мой часто говорил мне, я хорошо помню, что господин д'Обинье лгун. Однако посмотрите, как вся нисходящая линия великого Генриха похожа на него в этом отношении.
- Помилуйте, даАртаньян! Французские короли скупы? - воскликнул Атос. - Вы сума сошли, друг мой!
- О, вы никогда не видите недостатков в других, потому что у вас самого их нет. Но Генрих Четвертый в самом деле был скуп. Людовик Тринадцатый, сын его, тоже был скуп; мы с вами знаем об этом кое-что, не так ли! У Гастона Орлеанского этот порок дошел до предела; за это его ненавидели все служившие у него. Бедная Генриетта была скупа поневоле. Она обедала не каждый день и топила у себя в комнатах не каждую зиму, и она подала пример своему сыну, Карлу Второму, внуку великого Генриха Четвертого, который скуп вдвойне, и как мать и как дед. Что, хорошо я вывел родословную скупости?
- ДаАртаньян, друг мой, вы очень строги к Бурбонам.
- Ах, я забыл еще самого лучшего из них... другого внука беарнца, Людовика Четырнадцатого, моего бывшего повелителя. Этот тоже, я думаю, скуп: он не хотел дать миллиона своему брату Карлу! Ну-ну, вижу, что вы начинаете сердиться... Кстати, мы подошли к моему дому или, лучше сказать, к дому моего друга Монка.
- Дорогой даАртаньян, я не сержусь, но вы меня огорчаете. В самом деле, всегда грустно, когда человек не занимает того положения, на какое имеет право по своим заслугам: ваше имя должно так же блистать, как имена самых знаменитых воинов и дипломатов. Разве Люини, Беллегарды и Бассомпьеры больше вас заслужили богатство и славу? О, вы правы, друг мой, тысячу раз правы!
ДаАртаньян вздохнул и ввел друга в дом генерала Монка.
- Позвольте, - сказал он, - я оставлю дома свой и кошелек. Если в толпе хваленые лондонские жулики, славящиеся даже в Париже, обокрадут меня, отнимут последнее, то мне не на что будет вернуться во Францию... С веселым сердцем выехал я из Франции и еще веселее возвращаюсь, потому что вся моя старая ненависть к Англии воскресла и еще усилилась.
Атос не отвечал.
- Так подождите, любезный друг, минутку, я пойду посмотрю. Знаю, что вы спешите получить награду, но поверьте, мне также не терпится разделить вашу радость... Хоть издали... Подождите меня.
ДаАртаньян почти уже прошел сени, когда полусонный, полулакей, исполнявший у Монка должность привратника и сторожа, остановил нашего мушкетера и произнес по-английски:
- Извините, милорд даАртаньян.
- Это еще что такое? Уж не выгоняет ли меня и генерал? Только этого недоставало.
Эти слова, сказанные по-французски, нисколько не подействовали на того, к кому относились: привратник говорил только по-английски, с примесью самого грубого шотландского наречия. Но они больно кольнули Атоса, Потому что, казалось, Белова даАртаньяна начинали оправдываться.
Англичанин протянул письмо даАртаньяну со словами:
- От генерала.
- Отлично, так и есть, он выгоняет меня, - сказал гасконец. - Читать ли письмо, Атос?
- Вы, наверное, ошибаетесь, - отвечал Атос. - Или на свете нет честных людей, кроме вас и меня?
ДаАртаньян пожал плечами и распечатал письмо; между тем невозмутимый англичанин поднес фонарь, чтоб посветить нашему мушкетеру.
- Что с вами? - спросил Атос, видя, что д'Артаньян изменился в лице.
- Прочтите сами.
Атос взял бумагу и прочитал:
"Господин даАртаньян, король очень сожалеет, что вы не провожали его в собор св. Павла. Его величество говорит, что ему очень недоставало вас, - так же как и мне, любезный капитан. Есть только одно средство исправить дело. Его величество ждет меня в девять часов в Сент-Джемсском дворце. Не хотите ли быть там в одно время со мною? Король назначает этот час для вашей аудиенции".
Письмо было подписано Монком.
XXXIII
АУДИЕНЦИЯ
- Ну что? - воскликнул Атос с ласковым упреком, прочтя даАртаньяну письмо Монка.
- Что? - повторил мушкетер, покраснев от радости и немного от стыда, так как слишком поторопился обвинить короля и Монка. - Простая вежливость, она ни к чему не обязывает, но, конечно, все-таки вежливость.
- Мне не верилось, что молодой король так неблагодарен, - сказал Атос.
- Надо признаться, у него еще не было времени забыть прошлое, - отвечал даАртаньян. - Но до сих пор все оправдывало мое мнение.
- Согласен, дорогой друг, согласен. Вот вы опять развеселились. Вы не поверите, как я рад.
- Значит, - сказал даАртаньян, - король принимает Монка в девять часов, а меня примет в десять. Это, наверное, большая аудиенция, из тех, которые мы называем в Лувре раздачей святой воды. Пойдемте, друг мой, авось и нам перепадет капелька.
Атос ничего не ответил, и оба направились к СентДжемсскому дворцу, вокруг которого еще теснилась толпа, стремившаяся увидеть в окнах тени придворных и силуэт короля. Было восемь часов, когда два друга вошли в дворцовую галерею, битком набитую придворными и просителями. Все украдкой поглядывали на их простые костюмы иностранного покроя, на их благородные и выразительные лица. Атос и даАртаньян, окинув взглядом толпу, продолжали свою беседу.