Притом же наш предусмотрительный мушкетер чувствовал, что в этом случае он останется совсем одинок: дружба Атоса не поможет. Если бы дело шло об ударах шпагой, мушкетер мог положиться на своего товарища; но даАртаньян слишком хорошо знал Атоса и был уверен, что при щекотливых отношениях с королем можно будет все свалить на несчастный случай, который позволит оправдать Монка или Карла II, причем Атос непременно станет защищать честность и благородство оставшихся в живых и только поплачет над могилою друга, сочинив великолепную эпитафию.
- Решительно, - заключил гасконец, обдумав все это, - необходимо попасть в милость к Монку и убедиться, что он равнодушен к случившемуся. Если, боже упаси, он все еще сердится и не забыл обиду, то я отдам свои деньги Атосу и останусь в Англии, сколько будет нужно, чтобы хорошенько изучить генерала; а потом, - у меня глаз острый и ноги проворные, - если я увижу малейший признак враждебности, я убегу и спрячусь у. милорда Бекингэма, который кажется мне славным малым. В благодарность за гостеприимство я расскажу ему всю историю с брильянтами. Она может повредить только репутации старой королевы, ну, а она, выйдя замуж за подлого скрягу Мазарини, сможет сознаться, что в молодости любила красавца Бекингэма. Черт возьми! Монку не победить меня! Притом же у меня явилась новая мысль.
Известно, что даАртаньян отнюдь не был беден идеями.
Во время своего монолога даАртаньян внутренне весь собрался, словно застегнулся на все пуговицы, а ничто так не подстегивало его воображения, как эта готовность к бою, какому бы то ни было.
Весьма возбужденный, даАртаньян вошел в дом герцога Олбермельского.
Его ввели к вице королю с поспешностью, доказывавшей, что его считают своим человеком. Монк сидел в своем рабочем кабинете.
- Милорд, - сказал даАртаньян с простодушным видом, который хитрый гасконец умел принимать в совершенстве, - я пришел просить у вас совета.
Монк, столь же собранный душевно, сколь его антагонист был собран мысленно, отвечал:
- Говорите, дорогой мой.
Лицо его казалось еще простодушнее лица д'Артаньяна.
- Милорд, прежде всего обещайте мне снисходительность и молчание.
- Обещаю все, что вам угодно. Но скажите же, в чем дело.
- Вот что, милорд: я не совсем доволен его величеством королем.
- В самом деле? Чем же именно вы недовольны, любезнейший лейтенант?
- Его величество иногда шутит очень нескромно над своими верными слугами, а шутка, милорд, такое оружие, которое больно ранит нашу братию военных.
Монк всеми силами старался не выдать своих мыслей; но даАртаньян следил так внимательно, что заметил на его лице едва приметную краску.
- Но я, - отвечал Монк самым естественным тоном, - отнюдь не враг шуток, любезный господин даАртаньян. Мои солдаты скажут вам, что в лагере я частенько не без удовольствия слушал сатирические песни, которые залетали из армии Ламберта в мою. Генералу построже они бы, наверное, резали слух.
- Ах, милорд, - сказал даАртаньян, - я знаю, что вы совершенство. Знаю, что вы выше всех человеческих слабостей Но шутки шуткам рознь. Есть такие, что прямо бесят меня.
- Нельзя ли узнать, какие именно, дорогой мой?
- Те, которые обращены против моих друзей или против людей, уважаемых мною.
Монк слегка вздрогнул, и даАртаньян подметил его движение.
- Каким образом, - спросил Монк, - булавка, царапающая другого, может колоть вам кожу? Ну-ка расскажите.
- Милорд, я все объясню вам одной фразой: дело шло о вас.
Монк подошел к даАртаньяну.
- Обо мне?
- Да, и вот чего я не мог объяснить себе. Быть может, я плохо знаю характер короля. Как у короля достает духу смеяться над человеком, оказавшим ему такие услуги? Чего ради он хочет стравить вас, льва, со мной, мухой?
- Но я совсем не вижу, чтобы он имел намерение стравить нас, - ответил Монк.
- Да, да, он хочет! Король должен был дать мне награду и мог наградить меня как солдата, не сочиняя истории с выкупом, которая задевает вас.
- Да она вовсе не задевает меня, уверяю вас, - отвечал Монк с улыбкой.
- Вы не гневаетесь на меня, понимаю. Вы меня знаете, милорд, я умею хранить тайны так крепко, что скорей могила выдаст их, чем я. Но все-таки... Понимаете, милорд?
- Нет, - упрямо отвечал Монк.
- Если кто-нибудь другой узнает тайну...
- Какую тайну?
- Ах, милорд! Эту злополучную тайну про Ньюкасл.
- А! Про миллион графа де Ла Фер?
- Нет, милорд, нет! Покушение на вашу свободу.
- Оно было превосходно исполнено, и тут не о чем говорить. Вы воин храбрый и хитрый, вы соединяете качества Фабия и Ганнибала. Вы применили к делу ваши оба качества - Мужество и хитрость. Против этого тоже ничего не скажешь, я должен был позаботиться о своей защите.
- Я это знаю, милорд. Этого я и ждал от вашего беспристрастия, и если б ничего не было, кроме похищения, так черт возьми! Но обстоятельства этого похищения...
- Какие обстоятельства?
- Вы ведь знаете, милорд, что я имею в виду.
- Нет же, клянусь вам!
- Ах... Право, это трудно выговорить!
- Что ж такое?
- Этот проклятый ящик!
Монк заметно покраснел.
- О, я совсем забыл про него!
- Сосновый, - говорил даАртаньян, - с отверстиями для носа и рта. По правде сказать, милорд, все остальное еще куда ни шло, но ящик!.. Ящик!.. Решительно, это скверная шутка!
Монк смутился. ДаАртаньян продолжал:
- Однако нет ничего удивительного, что я сделал это, я, солдат, искавший счастья. Легкомыслие моего поступка извиняется важностью предприятия, и, кроме того, я осторожен и умею молчать.
- Ах, - вздохнул Монк, - верьте, господин даАртаньян, я хорошо вас знаю и ценю по заслугам.
ДаАртаньян не спускал глаз с Монка и видел, что происходило в душе генерала, пока он говорил.
- Но дело не во мне, - сказал мушкетер.
- Так в ком же? - спросил Монк, начинавший уже терять терпение.
- В короле, который не умеет молчать.