- А если он будет говорить, - так что за беда? - пробормотал Монк.
- Милорд, - сказал даАртаньян, - умоляю вас, не притворяйтесь со мной. Ведь я говорю совершенно откровенно. Вы имеете право сердиться, как бы вы ни были снисходительны. Черт возьми! Человеку, столь важному, как вы, человеку, играющему скипетрами и коронами, как фокусник шарами, не следует попадать в ящик! Ведь вы не цветок, не окаменелость! Понимаете ли, от этого лопнут со смеху все ваши враги, а у вас их, должно быть, не перечесть, так как вы благородны, великодушны, честны. Половина рода человеческого расхохочется, когда представит себе вас в ящике. А ведь смеяться таким образом над вторым лицом в королевстве - совсем неприлично.
Монк совершенно растерялся при мысли, что его представят лежащим в ящике. Насмешка, как и предвидел даАртаньян, подействовала на генерала так, как никогда не действовали ни опасности войны, ни жгучее честолюбие, ни страх смерти.
"Отлично, - подумал гасконец, - я спасен, потому что он испугался".
- О, - начал Монк, - что касается короля, то не бойтесь, любезный господин даАртаньян. Король не станет шутить с Монком, клянусь вам!
ДаАртаньян заметил молнию, блеснувшую в его главах и тотчас же исчезнувшую.
- Король добр и благороден, - продолжал Монк, - и не пожелает зла тому, кто сделал ему добро.
- Ну еще бы, разумеется! - воскликнул даАртаньян. - Я совершенно согласен с вашим мнением насчет сердца короля, но только не насчет его головы: он добр, но чересчур легкомыслен.
- Король не поступит легкомысленно с Монком, поверьте мне.
- Значит, вы спокойны, милорд?
- С этой стороны - совершенно.
- Но не с моей?
- Я уже, кажется, сказал вам, что полагаюсь на вашу честность и умение молчать.
- Тем лучше, но, однако, вспомните еще одно...
- Что же?
- Ведь я не один: у меня были товарищи, и еще какие!
- Да, я знаю их.
- К несчастью, и они вас знают.
- Так что же?
- А то, что они там, в Булони, ждут меня.
- И вы боитесь?
- Боюсь, что в мое отсутствие... Черт возьми! Если б я был с ними, так поручился бы за их молчание!
- Не правду ли я говорил вам, что опасность грозит не со стороны его величества, хоть он и любит шутить, а от ваших же товарищей, как вы сами признаете... Сносить насмешки короля - это еще возможно, но со стороны каких-то бездельников... Черт возьми!
- Да, понимаю, это невыносимо. Вот почему я вам и говорю: не думаете ли вы, что мне надо ехать во Францию как можно скорее?
- Если вы находите, что ваше присутствие...
- Остановит этих бездельников?.. О, я в этом уверен.
- Но ваше присутствие не помешает слухам распространяться, если они уже пущены.
- О, тайна еще не разглашена, милорд, ручаюсь вам. Во всяком случае, верьте, я твердо решился...
- На что?
- Проломить голову первому, кто заикнется о ней, и первому, кто услышит ее. Потом я вернусь в Англию искать убежища у вас и, может быть, просить службы.
- Возвращайтесь!
- К несчастью, милорд, я здесь никого не знаю, кроме вас, и если я не найду вас или вы, в своем величии забудете меня...
- Послушайте, господин даАртаньян, - отвечал Монк, - вы прелюбезный человек, чрезвычайно умный и храбрый. Вы достойны пользоваться всеми земными благами. Поезжайте со мной в Шотландию, и, клянусь вам, я так хорошо устрою вас в моем вице-королевстве, что все станут завидовать вам.
- Ах, милорд, сейчас это невозможно. Сейчас на мне лежит священная обязанность: я должен охранять вашу славу. Я должен помешать какому-нибудь глупому шутнику омрачить блеск вашего, имени перед современниками, даже, быть может, перед потомством!
- Перед потомством!
- А как же! Для потомства подробности этого происшествия должны остаться тайной. Представьте себе, что эта несчастная история с сосновым ящиком разойдется по свету, - что подумают? Подумают, что вы восстановили королевскую власть не из благородных побуждений, не по собственному движению сердца, а вследствие условия, заключенного между вами обоими в Шевенингене. Сколько бы я ни рассказывал, как было все на деле, мне не поверят: скажут, что и я урвал кусочек и уписываю его.
Монк нахмурил брови.
- Слава, почести, честность! - прошептал он. - Пустые звуки!
- Туман, - прибавил даАртаньян, - туман, сквозь который никто ясно не может видеть.
- Если так, поезжайте во Францию, любезный друг, - сказал Монк. - Поезжайте, и чтобы вам было приятнее и удобнее вернуться в Англию, примите от меня на память подарок...
"Давно бы так!" - подумал даАртаньян.
- На берегу Клайда, - продолжал Монк, - у меня есть домик под сенью деревьев; у нас это называется коттедж. При доме несколько сот арканов земли. Примите его от меня!
- Ах, милорд...
- Вы будете там как дома; это как раз такое убежище, о каком вы сейчас говорили.
- Как! Вы хотите обязать меня такою благодарностью! Но мне совестно!
- Нет, - сказал Монк с тонкой улыбкой, - не вы будете благодарны мне, а я вам.
Он пожал руку мушкетеру и прибавил:
- Я велю написать дарственную.
И вышел.
ДаАртаньян посмотрел ему вслед и задумался: он был тронут.
"Вот наконец, - -подумал он, - честный человек. Только больно чувствовать, что он делает все это не из приязни ко мне, а из страха. О, я хочу, чтобы он полюбил меня!"
Потом, поразмыслив еще, он прошептал: "А впрочем, на что мне его любовь? Ведь он англичанин!"
И вышел, слегка утомленный этим поединком.
"Вот я и помещик, - подумал он. - Но, черт возьми, как разделить этот коттедж с Планше? Разве отдать ему землю, а себе взять дом, или пусть он возьмет дом, а я возьму... Черт возьми! Монк не позволит мне подарить лавочнику дом, в котором он жил! Он слишком горд! Впрочем, к чему говорить Планше об этом? Не деньгами компании приобрел я эту усадьбу, а своим умом: стало быть, она принадлежит мне одному".
И он пошел к графу де Ла Фер.
XXXVII
КАК Д'АРТАНЬЯН УЛАДИЛ С ПАССИВОМ ОБЩЕСТВА, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЗАВЕСТИ СВОЙ АКТИВ
"Решительно, - признался даАртаньян самому себе, - я в ударе. Та звезда, что светит один раз в жизни каждого человека, что светила Иову и Иру, самому несчастному из иудеев и самому бедному из греков, наконец взошла и для меня. Но на этот раз я не буду безрассуден, воспользуюсь случаем, - пора взяться за ум".
В этот вечер он весело поужинал со своим другом Атосом, ни словом не обмолвившись о полученном подарке. Но во время ужина он не удержался, чтобы не расспросить друга о посевах, уборке хлеба, о сельском хозяйстве. Атос отвечал охотно, как всегда. Он уже подумал, что ДаАртаньян хочет стать помещиком, и не раз пожалел о прежнем живом нраве, об уморительных выходках своего старого приятеля. ДаАртаньян между тем на жире, застывшем в тарелке, чертил цифры и складывал какие-то весьма круглые суммы.