- Это мой долг, - отвечал монах.
- Сядьте поудобнее, я хочу принести вам полную исповедь: вы отпустите мне грехи, и я буду чувствовать себя спокойнее.
- Вы не так больны, монсеньер, чтобы подробная исповедь была неотложна... И она крайне утомит вас. Будьте осторожны.
- Вы думаете, это надолго, преподобный отец?
- Как можно думать иначе, если прожита такая большая жизнь, ваше преосвященство.
- О, это верно... Да, рассказ может быть долгим.
- Милосердие божье велико, - прогнусавил театинец.
- Ах, - сказал Мазарини, - боюсь, что я совершил много дел, за которые господь может покарать.
- Так ли? - простодушно спросил монах, отстраняя от лампы свое тонкое лицо, заостренное, как у крота. - Все грешники таковы: сначала забывают, а потом вспоминают, когда уже поздно.
- Грешники или рыбаки? [13] - спросил Мазарини. - Не намекаете ли вы на мое происхождение? Ведь я - сын рыбака.
- Гм, - пробормотал монах.
- Это мой первый грех, преподобный отец. Я велел составить генеалогию, выводящую мой род от древних римских консулов: Генанпя Мацерина Первого, Мацерина Второго и Прокула Мацерина Третьего, о котором говорит хроника Гаоландера... От Мацерина до Мазарини так близко, что сходство имен соблазнительно. Уменьшительная форма имени Мацерин значит "худенький". А теперь, преподобный отец, слову Мазарини с полным основанием можно придать значение "худой" в увеличительной степени, худой, как Лазарь.
И он показал монаху свои руки и ноги, иссушенные лихорадкой.
- Что вы родились в семействе рыбаков, в этом еще нет ничего плохого... Ведь и святой Петр был рыбаком; если вы кардинал, то он глава церкви. Далее!
- Тем более что я пригрозил Бастилией одному авиньонскому аббату, Бонне, который хотел опубликовать генеалогию дома Мазарини, такую удивительную...
- Что ей никто бы не поверил?..
- О преподобный отец, если б причина была в этом, мой грех был бы очень тяжкий... грех гордыни...
- То был излишек ума, и за это никого нельзя упрекнуть. Далее!
- На чем мы остановились? Да, на гордыне... Я хочу все распределить по смертным грехам.
- Мне нравятся точные разделения.
- Очень рад. Надо вам сказать, что в тысяча шестьсот тридцатом году... увы, тридцать один год тому назад...
- Вам тогда было двадцать девять лет.
- Пылкий возраст. Я изображал из себя солдата и в Испании участвовал в перестрелках, чтобы показать, что езжу верхом не хуже любого офицера. Правда, надо добавить, что благодаря мне между испанцами и французами был заключен мир. Этим немного искупается мой грех.
- Не вижу греха в желании показать, что мастерски ездишь верхом. Это очень хорошо, и вы принесли честь монашескому званию. Как христианин - я хвалю, что вы остановили пролитие крови; как монах - горжусь мужеством, проявленным моим товарищем.
Мазарини скромно кивнул головою.
- Правда, - сказал он, - но последствия...
- Какие последствия?
- О, смертный грех гордыни всегда влечет за собою неисчислимые последствия... С той минуты, как я очутился между двух армий, понюхал пороху, проехал по фронту, я стал презирать генералов!
- А!
- Вот где зло!.. И с тех пор я не мог найти ни одного сносного.
- По правде сказать, у нас и не было замечательных полководцев, - заметил монах.
- О! - вскричал Мазарини. - У нас был принц Конде... Я долго мучил его!
- О нем нечего жалеть: у него достаточно славы и богатства.
- Хорошо, а Бофор, которого я заставил так сильно страдать в Венсенской башне?
- А! Но ведь он был мятежником, и безопасность государства требовала, чтобы вы принесли эту жертву... Далее!
- Кажется, я все сказал о гордыне. Есть другой грех, который я даже не смею назвать...
- Я дам ему название. Говорите!
- Вы, вероятно, слышали о моих близких отношениях с ее величеством королевой-матерью... Злые языки...
- Злые языки просто глупы... Для блага государства и ради молодого короля вы должны были жить в добром согласии с королевой... Далее, далее!
- Вы сняли с меня тяжелое бремя, уверяю вас, - сказал Мазарини.
- Все это сущая безделица... Переходите к серьезным вещам.
- Честолюбие, преподобный отец.
- Честолюбие - причина всех великих даяний, монсеньер.
- Я домогался тиары...
- Быть папой - значит быть первым из христиан. Почему не могли вы этого желать?
- Заявляли печатно, что для этой цели я даже продал Камбре испанцам.
- Вы, может быть, сами заказывали эти пасквили, чтобы проявить милосердие к авторам?
- В таком случае, преподобный отец, я дышу свободнее. Теперь остаются только мелкие грехи.
- Говорите.
- Страсть к игре в карты.
- Ну, она, конечно, носит несколько светский характер, но держать открытый дом обязывало вас звание.
- Я любил выигрывать...
- Кто же играет с намерением проиграть?
- Я иногда немного плутовал.
- Вы хотели обыграть партнера. Далее!
- Если так, преподобный отец, то у меня на совести уже не осталось ничего. Дайте же мне отпущение грехов, и душа моя, когда господь призовет ее, возлетит прямо на небо...
Монах сидел неподвижно.
- Чего вы ждете, преподобный отец? - спросил Мазарини.
- Конца вашей исповеди.
- Я кончил.
- О нет! Вы ошибаетесь.
- Право, не знаю!
- Припомните хорошенько!
- Я припомнил все, что мог.
- Тогда я помогу вашей памяти.
- Извольте.
Монах кашлянул несколько раз.
- Вы ничего не сказали ни о скупости, которая тоже смертный грех, ни об этих миллионах...
- О каких миллионах, преподобный отец?
- О тех, которыми вы обладаете, монсеньер.
- Преподобный отец, эти деньги мои. Зачем же говорить вам о них?
- Видите ли, наши мнения на этот счет расходятся. Вы думаете, что эти деньги принадлежат вам, а я полагаю, что они принадлежат отчасти и другим.
Мазарини поднес холодную руку ко лбу, с которого струился пот.
- Как так? - пробормотал он.
- А вот как. Вы нажили значительное состояние на службе королю?
- Значительное... гм!.. Но не чрезмерное...
- Все равно. Откуда получали вы доходы?
- От государства.
- Государство - это король.
- Что вы хотите этим сказать, преподобный отец? - спросил Мазарини с дрожью.
- Ваши аббатства дают вам не меньше миллиона в год. С кардинальским и министерским жалованьем вы получаете более двух миллионов ежегодно.