Король сердито позвонил, появился камердинер.
- Господин Кольбер сейчас вышел отсюда, верно, он еще недалеко. Позвать его!
Камердинер хотел исполнить приказание, но король остановил его.
"Нет, - сказал он себе, - не нужно... - я вижу все замыслы этого человека. Бель-Иль принадлежит господину Фуке; Бель-Иль укрепляется, значит, Фуке составил заговор... Раскрытие заговора влечет за собой гибель суперинтенданта; английские письма разоблачают заговорщиков; вот почему Кольбер непременно хотел иметь в своих руках переписку с Англией... Однако не могу же я опираться только на этого человека: он лишь голова, а мне нужна еще рука".
Вдруг Людовик радостно вскрикнул.
- У меня был лейтенант мушкетеров! - сказал он камердинеру.
- Да, ваше величество, господин даАртаньян.
- Он вышел в отставку?
- Точно так, ваше величество.
- Непременно отыскать его, чтобы он явился ко мне завтра утром, когда я встану.
Камердинер поклонился и вышел.
- У меня в погребах тринадцать миллионов, - сказал Людовик. - Кольбер будет распоряжаться моей казной, даАртаньян - моей шпагой. Я в самом деле король!
III
СТРАСТЬ
В день своего прибытия в Париж Атос, как мы уже видели, проехал из королевского дворца к себе домой, на улицу Сент-Оноре. Там ждал его виконт де Бражелон, беседуя с Гримо.
Разговаривать со старым слугою было делом нелегким; этим искусством обладали только два человека: Атос и даАртаньян. Первому это удавалось потому, что Гримо старался заставить его говорить; даАртаньян, напротив, умел заставить разговориться старика Гримо.
Рауль пытался вытянуть из него рассказ о последней поездке Атоса в Англию; Гримо передал все подробности несколькими жестами и восемью словами, не более и не менее.
Прежде всего волнообразным движением руки он показал, что они пересекли море.
- Это был какой-нибудь поход? - спросил Рауль.
Гримо утвердительно кивнул головой.
- Граф подвергался опасностям? - спросил Рауль.
Гримо слегка пожал плечами, что должно было означать: "В достаточной мере".
- Но каким же именно? - спросил настойчиво виконт де Бражелон.
Гримо указал на шпагу, на огонь и на мушкет, висевший на стене.
- Так у графа был там враг? - вскричал Рауль.
- Монк.
Рауль продолжал:
- Странно! Граф все еще считает меня мальчиком и не хочет делить со мной чести и опасностей таких походов.
Гримо улыбнулся.
В эту минуту приехал Атос.
Гримо, узнав шаги своего господина, побежал к нему навстречу, и разговор на этом прекратился.
Но Раулю хотелось получить ответ на свой вопрос. Взяв графа за обе руки, с горячей, но почтительной нежностью он спросил:
- Как могли вы отправиться в опасный путь, не простившись со мной, не призвав на помощь мою шпагу? Теперь, когда я вырос, я должен быть вашей опорой: ведь вы же воспитали меня как мужчину. Ах, граф, неужели вы хотели обречь меня на то, чтобы никогда больше не увидеть вас?
- А кто вам сказал, Рауль, что мое путешествие было опасным? - спросил граф, отдавая плащ и шляпу Гримо, который отстегивал ему шпагу.
- Я, - отвечал Гримо.
- А зачем? - строго спросил Атос.
Гримо смешался, но Рауль опередил его, ответив:
- Почему же добрый Гримо не мог сказать мне правду? Кому же любить вас и помогать вам, если не мне?..
Атос не отвечал. Он ласковым жестом отпустил Гримо, потом сел в кресло; Рауль стоял перед ним.
- Во всяком случае, - продолжал Рауль, - ваше путешествие было походом... И вам угрожали огонь и оружие...
- Не будем говорить об этом, - мягко сказал Атос. - Я, правда, уехал внезапно; но служба королю Карлу Второму заставила меня поспешить с отъездом. Меня очень трогает ваше беспокойство: я знаю, что могу положиться на вас. Во время моего отсутствия вы ни в чем не нуждались, виконт?
- Нет, граф.
- Я приказал Блезуа передать вам сто пистолей, как только вам понадобятся деньги.
- Я не видел Блезуа.
- Так вы обошлись без денег?
- У меня осталось тридцать пистолей после продажи лошадей, которых я захватил во время последнего похода, и месяца три назад, по милости принца Конде, я выиграл двести пистолей в карты.
- Вы играете... Мне это не нравится, Рауль.
- Нет, граф, я никогда не играю, но однажды вечером в Шантильи принц велел мне взять его карты, когда к нему прибыл курьер от короля. И потом приказал, чтобы я взял себе выигрыш.
- Это у принца в обычае? - спросил Атос, нахмурив брови.
- Да, граф, такую милость принц оказывает каждую неделю одному из своих дворян. У его высочества пятьдесят дворян; в тот раз была моя очередь.
- Хорошо? Так вы побывали в Испании?
- Да, я совершил прекрасное путешествие, повидал много интересного.
- Уже месяц, как вы вернулись?
- Да, граф.
- А что вы делали в течение этого месяца?
- Служил, граф.
- Не заезжали ко мне в Ла-Фер?
Рауль покраснел. Атос посмотрел на него спокойно, но пристально.
- Напрасно вы не верите мне, - сказал Рауль. - Я покраснел невольно; вопрос, который вы только что задали, пробудил во мне множество воспоминаний, и они взволновали меня. Но я не солгал вам.
- Знаю, Рауль, вы никогда не лжете; но вы напрасно волнуетесь. Я хотел сказать вам только...
- Я хорошо знаю, граф, вы хотели спросить меня: ездил ли я в Блуа?
- Да, Рауль?
- Я не ездил в Блуа и не видал той особы, на которую вы намекаете.
Голос Рауля дрожал. Атос, безошибочно подмечавший все оттенки чувства, тотчас прибавил:
- Рауль, вы отвечаете мне с тяжелым сердцем, вы страдаете...
- Да, очень, очень! Вы запретили мне ездить в Блуа и видеться с Луизой де Лавальер.
Молодой человек запнулся. Он с наслаждением произносил это очаровательное имя; оно ласкало уста, но сердце его разрывалось.
- И я хорошо сделал, Рауль, - поспешно сказал Атос. - Меня нельзя назвать чересчур строгим или несправедливым отцом; я уважаю истинную любовь, но я забочусь о вашем славном будущем... Занимается заря нового царствования; война влечет юного, исполненного рыцарского пыла короля. Ему нужны люди молодые и свободные, которые бросались бы в битву с восторгом и, падая, кричали бы: "Да здравствует король! - а не стонали бы: "Прощай, жена!.. " Вы понимаете, Рауль, какой бы дикой ни показалась моя мысль, я заклинаю вас верить мне и отвратить свой взор от первых дней младости, когда вы научились любить, беззаботных дней, когда сердце смягчается и становится неспособным вместить горькое и терпкое вино, называемое славою и превратностью судьбы.