Выбрать главу

Беспощадная критика, которой Гюго подверг прошлое человеческого общества, и его резкое расхождение с официальной историей были не без раздражения отмечены буржуазной критикой XX в. Говоря о том, что Гюго орудия монархическое и религиозное прошлое «в оскорбительных формах», один из французских исследователей — Андре Белльсор возмущается тем, как «наш самый великий эпический поэт» характеризует два века французской истории, уничтожая ее самых знаменитых королей. «Он трактует историю, как варвары трактовали Рим, — он ее разоряет, — говорит автор, — его сатира срывает все драпировки… Во II и III сериях «Легенды веков» личность автора выявляется еще более откровенно среди изуродованных им фактов: все окрашено его ненавистью к королям и священникам… В конце концов мы уже не знаем, в чьи руки мы попали: чудовища или бога»[58].

Однако разоблачение тирании — отнюдь не единственная задача «Легенды…». Преследуя в своем произведении нравственно-назидательные цели, поэт стремится отразить в нем не только преступления, но и неуклонное совершенствование человеческого рода. В предисловии к первой части «Легенды веков» он пишет, что все ее стихотворения, хотя и различны по сюжету, но «вдохновленные единой мыслью, связаны между собой нитью, которая порой так истончается, что становится почти невидимой, но не обрывается никогда». Эта «великая и таинственная нить в лабиринте человечества именуется прогрессом», говорит писатель, добавляя, что его цель — показать «медленное и неуклонное пробуждение свободы» и «человека, идущего из мрака к идеалу» (13, 302, 305).

Тут мы подходим к романтической теории прогресса в ее чистом виде: восхождение человека к идеалу происходит, по мнению Гюго, в процессе извечной борьбы злого и доброго начал. Отсюда проистекает такая особенность его произведения, как столкновение моральных антитез, которые художник выдвигает почти в каждом из эпических звеньев, составляющих «Легенду…». Величие оттенено низостью, мужество — трусостью, высшая справедливость — преступлением, любовь — ненавистью и т. д. Все в «Легенде веков» призвано демонстрировать мощь добра и конечное бессилие зла.

Контраст между счастьем людей, которые ничем не владеют в мире материальном, но пользуются любовью и уважением своих близких, и несчастьем богатых и могучих властителей, удел которых — всеобщая ненависть, с большой силой выражен в стихотворении «Царь Персии». Царь, постоянно «обеспокоенный» и «устрашенный», боится даже собственной семьи, поэтому его райский сад полон вооруженной охраны. Старый пастух, которого он встречает в поле, живет в жалкой хижине, но он весел и счастлив, потому что рядом с ним находится любящий сын.

Пока он говорил, царь слушал и дивился. А юноша-пастух перед отцом склонился И нежно руку у него поцеловал. «Сын, любящий отца! Как странно!» — царь сказал.
(633. Перевод М. Кудинова)

Воплощением «добра» и «справедливости», торжествующих в «Легенде…», является то «взгляд бога» — символ совести, которая взывает к преступному Каину («Совесть»), то французский Роланд, испанский Сид или другие рыцари, карающие феодальных злодеев («Романсеро Сида», «Странствующие рыцари», «Маленький король Галисии» и другие), то скромная семья рыбака из поэмы «Бедняки», усыновляющая несчастных сирот. Эти стихотворения и поэмы являются едва ли не лучшими из всей «Легенды…» благодаря силе нравственного убеждения, воплощенного автором в необычайно пластические и впечатляющие образы.

Вот Каин, хмурый и лохматый, одетый в звериную шкуру, страшась божьего гнева после убийства брата, бежит с семьей на край света, прячется за полотнищами шатра, затем за высокими крепостными стенами, наконец в глубокой яме. Однако везде его преследуют полные Гневного укора глаза:

Могилу вырыли. Спустился человек Под своды мрачные………. ……….Не слышно ничего. ………………………………………… Он был один. Глаза… смотрели на него.
(625. Перевод М(Кудинова)

Примечательно, что поэма была вначале названа «Каин», затем автор изменил заглавие на «Совесть», тем самым подчеркнув, что совершенное преступление терзает человека изнутри и уйти от этого возмездия невозможно.

вернуться

58

Andr* Bellesort. Victor Hugo. P., 1951, p. 188–189.