Старик еще побуравил третьего штурмана белесыми глазами, потом сказал, кидая ему форменную куртку:
— Носи. Пока домой не вернетесь — не сошьешь… Небось не терпится?
Петя ловко поймал капитанскую куртку. Это была прекрасная, вытертая уже на локтях, просоленная океанскими брызгами куртка.
— Лычки на погончиках Ефимовна перешьет, — сказал старик. — А теперь еще вопрос: ты Попку глупостям научил?
— Я, — сказал Ниточкин и потупился. Врать в данной ситуации он не мог.
Старик хлебнул из стакана, долго молчал, потом сказал:
— Больше так не шали, Петр Иванович, ты теперь — штурман… Налей-ка воды Попке… Нет, не туда! В поилку лей! Иди, третий штурман, счастливого тебе плавания!.. Ефимовну мне позови!
— Есть, товарищ капитан, позвать старшую буфетчицу! — сказал Петя и вышел. В глазах его что-то такое хлюпало.
— Боюсь, песку за вами, Фаддеич, много осталось, — сказала Ефимовна, она была с пылесосом. — А Эдуард Львович мужчина строгий — сразу меня к ногтю прижмет.
И она старательно принялась пылесосить капитанскую койку.
— Нервничаете ли вы, когда находитесь в застрявшем лифте или туннеле? — неожиданно спросил сам себя Фаддей Фаддеич задумчиво. — Что я сказал?..
— Совсем все спятили с этими анкетами, — сказала Мария Ефимовна, гудя пылесосом.
— Вельбот на воде, — сказал Саг-Сагайло, возвращаясь.
— Эдуард Львович, Танька просила меня вам передать, что мужик в койке лежал по соцпсихической надобности, а она клятву Гиппопотама давала и должна хранить медицинскую тайну, — сказала Мария Ефимовна.
— В таком разе можешь сильно не переживать, — утешил нового капитана старый и хмыкнул.
В дверь просунулась сияющая, полная нетерпения рожа четвертого помощника Гриши Айсберга. Он был уже по-походному: в фетровой шляпе и плаще. И первый раз без разводного ключа в руке.
— Вельбот ждет, Фаддей Фаддеич. На самолет опоздаем. Я ваш чемоданчик возьму?
— Бери.
Гриша схватил чемодан и исчез.
— Ну, сядем на дорожку, — сказал старый капитан.
И они сели и помолчали добрую минуту, и Попка сидел на своей жердочке, молчал, а за бортом чуть слышно хлюпали волны, и откуда-то — вероятно, с соседнего судна на рейде — донеслась песенка из детской радиопередачи: «Все мы капитаны, каждый знаменит!..»
И здесь Мария Ефимовна не выдержала. По ее грубоватому лицу старой морячки потекли слезы.
— За что они вас?! — всхлипнула она. — Как я тут, сирота я казанская?..
— Будет, сирота! — строго произнес Фаддей Фаддеич. — Что я сказал?
Песенка из детской передачи о знаменитых капитанах все звучала над вечерним рейдом, когда вельбот отвалил от борта «Профессора Угрюмова».
Мотор заурчал угрюмо. Вельбот нехотя набирал ход.
С борта судна махали Эдуард Львович и все остальные казанские сироты.
И вдруг, нарушая все портовые законы, заглушая детскую передачу, могуче заревел гудок «Профессора Угрюмова». Сироты отдавали своему капитану прощальный салют.
— Прекратите хулиганить! — погрозил Фаддей Фаддеич с удаляющегося вельбота кулаком и поднял воротник пальто, защищаясь от брызг.
На пожухлых растениях судового огорода лежал снег.
Посреди своего любимого детища стоял боцман Загоруйкин. Он был в валенках и ушанке, но почему-то в майке.
Загоруйкин смотрел вдаль. Там от горизонта до зенита полосы туч и полосы чистого неба чередовались. Темно-фиолетовые, мрачные, северные тучи лежали на самом горизонте, но над ними светилась ярко-оранжевая полоса расцветающего неба.
Вероятно, мрачноватая красота родных морей заставила боцмана вспомнить отчий дом. И из него вывалилось следующее четверостишие:
Третий помощник Петя Ниточкин поеживался в рубке. Он был в форменной куртке и фуражке.
Капитан Саг-Сагайло стоял у правого окна в меховом реглане. Окно было опущено.
Ледяное сало временами шуршало за бортами «Профессора Угрюмова».
Сагайло высунулся в открытое окно, осмотрел горизонт в бинокль, потом сказал:
— Серьезного льда еще не видно, Петр Иванович… Как вы себя чувствуете на ходовой вахте во льду?
— Пока — бездельником, — сказал Петя. — Не могу придумать себе дела.
— Смотрите внимательно вперед, Петр Иванович, — сейчас это главное. — Саг-Сагайло похлопал себя по карманам. — Я спущусь за табаком.