У Ирмы не было намерений присоединяться к «потерпевшему кораблекрушению моряку на пустынном острове, зовущему на помощь». В подтверждение своего решения она сказала в своей автобиографии: «Более года спустя с момента нашего беспрецедентного храброго выступления на публике по Поволжью мы планировали то же самое для Сибири. Никакие обстоятельства не могли заставить меня это отменить».
Я не знаю, отвечала ли Ирма когда-либо прямо на множество отчаянных в своих сомнениях вопросов Изадоры. Но я помню, что Ирма приезжала в Париж в начале 1927 года и обедала с Изадорой. (Ирма рассказывает об этой встрече в своих мемуарах). Тем не менее, до своих последних дней Изадора верила, что школа в Москве была все еще ее.
Ирма действительно отправилась с туром в Сибирь и даже в Китай. И надежды Изадоры о становлении театра через год или два «утекли по морю». Как она сказала – присоединились к остальным ее несбыточным мечтам.
Тем не менее, ей удалось организовать несколько представлений своей студии. Первый из серии «празднование Хорошей Пятницы». Как она сказала, с программой священной музыки. «Это был большой успех, - писала она Ирме (17 апреля 1926 года). Сотни билетов были проданы за сотни франков с большим stimmung («юмор»- нем.) и энтузиазмом. Студия была прелестной, с алебастровыми лампами, свечами, воскурением ладана, охапками белых лилий и сирени». Это напоминало Изадоре о былых днях, когда в сотрудничестве с Вальтером Руммелем она давала такие концерты в своем доме на Rue de la Pomp. Но к тому времени, как пианист, флорист и все мелкие расходы, относящиеся к украшению студии для этих представлений, были выплачены, Изадора оставалась практически без пенни в кармане. Зимний сезон на Ривьере подходил к закрытию, так что она переключилась на написание своих мемуаров, так как была уверена, что это решит ее финансовые проблемы раз и навсегда. Так как она постоянно повторяла, что она не писатель, и даже не знает, как начать свои мемуары, она воспользовалась советом своих друзей и наняла стенографистку, которой она начала диктовать свою историю жизни. Я встретил мисс Никсон, средних лет английскую старую деву, и мог с легкостью предсказать скоротечность этого сотрудничества. «Это хуже, чем иметь гувернантку, - жаловалась мне Изадора. - Она постоянно прерывает мои вдохновенные и красочные воспоминания своими охами и ахами. «Мисс Данкан, вы вправду не хотели так сказать… Вы просто не можете». Ты можешь поверить? Что мне делать?». Изадора продолжила почти в слезах, взяв одну из напечатанных мисс Никсон страниц, и попросила меня прочесть.
«Так как она была мне рекомендована, я не могу прекратить это. Или я услышу греческий хор моих друзей, кричащих на меня, что я ленивая, что я не хочу ничего делать, и заставляю их делать все за меня… О, что же мне делать?».
Я предложил ей на некоторое время оставить свои личные воспоминания и диктовать мисс Никсон свою историю как актер-декламатор. «О, это прекрасная идея». Изадора незамедлительно почувствовала себя лучше. «Я могла бы даже взять ее с собой в Париж, чтобы продолжить там. Если она просто не будет надевать эти сношенные черные платья. Когда я пытаюсь диктовать что-то ей и потом смотрю на нее, это угнетает меня так, что я иногда забываю, что я хотела сказать».
Но вдохновенные шаги в писательской карьере Изадоры, которые непременно включали некоторые из ее идей об искусстве, обрекали на неудачу ее первую попытку продажи своих мемуаров издателю. По своему возвращению в Париж, она отправилась в отель Лютеция, где за уменьшенную плату она должна быть жить на полном пансионе. Эти средства экономии только ухудшали положение Изадоры, возвращаясь бумерангом, так как она находила такое положение слишком угнетающим – кушать в одиночестве. Она всегда приглашала одного или двух гостей. И часто не обращая внимания на высокие цены превышения лимита пансиона, к которому она была прикреплена. Она хотела ублажить гостей. Что ее счет в отеле стремительно рос до высоты, с которой только еще одна тетушка Рутти могла ее спасти. Но другой тетушки Рут у нее не было. Это, казалось, ее особенно не заботило. Она была уверена в том, что ее друзья, которые говорили, что у них огромное личное влияние на американских издателей, вскорости продадут ее мемуары за тысячи долларов. И что счет, который она должна оплатить за эти встречи, будет казаться чепухой. Она раздавала копии напечатанных глав среди этих друзей и людям, которые называли себя литературными агентами, только чтобы получить анонимный вердикт: «ваши мемуары слишком артистичны». Ее мемуары должны раскрывать скандалы ее любовной жизни и, конечно, должны включать в себя ее любовные письма.