Анна Григорьевна смотрела радостными глазами, как счастье играло в муже, она кивала ему головой.
- Ты вот позволь, - Тиктин стоял посреди комнаты, придерживал пенсне, - вот: Манифест! Капитуляция! Капитуляция, голубчики. Нет, ты слушай дальше...
- Надю, значит, выпустят, - закивала головой Анна Григорьевна, заулыбалась вдоль кровати, будто радостная лодка издали плывет.
- Да Господи! - замахнул назад голову Андрей Степанович. - Да тут открывается... Фу! - дохнул Андрей Степанович. - Да, да ты пойми... Боже мой! Неужели не понимаешь? - и Тиктин убедительно улыбался и развел руки - в одной пенсне, в другой листок - и глядел на Анну Григорьевну. - Невероятно!
Тиктин заходил по комнате - тряс головой, руки за спиной и листок. Он ходил от окна к двери. И вдруг стал у окна.
- Гляди, гляди! Да иди сюда, - и он, не оборачиваясь, махал что есть силы Анне Григорьевне, - да скорей, как есть!
Он глядел в окно, прижался в угол к стеклу, - вон, вон, что делается, - и он, не глядя, поймал жену за затылок и направлял голову, - вон, вон! Смотри назад, народу-то!
И загудели тонко стекла от гула, от ура.
- Смотри, гимназисты-то, гимназисты! - и Андрей Степанович вскочил на подоконник, раскрыл нетерпеливой рукой форточку.
Из форточки шум, веселый, взъерошенный, и тонкими голосами не в лад: ура-а!
- Ура! - гаркнул Андрей Степанович, на цыпочках вытянулся, весь вверх, в высокую форточку.
Анна Григорьевна вздрогнула, засмеялась, бегала глазами по улице, как вот проснулась, а за окном веселая заграница, красивей, чем мечталось.
- Санька! Да Санька же! - крикнул назад Андрей Степанович.
- Уж удрал, удрал! - и Анна Григорьевна размягченно махала рукой. - Давно-о уж!
Андрей Степанович легко, мячиком, спрыгнул с подоконника.
- Да ты понимаешь, что это можно сделать! - он за плечо повернул к себе Анну Григорьевну и смотрел секунду. Анна Григорьевна улыбалась - глаза у него, как ясные бусинки. - Ничего ты не понимаешь! - Андрей Степанович быстро поцеловал в щеку Анну Григорьевну, повернулся и в кабинет. - Сапоги! Сапоги! Куда я их бросил? Конституция! Ну не черт его подери! - спешил, приговаривал.
Ура!
САНЬКА не знал, какой день, - замечательный день, будто солнце, - гимназисты и ученицы какие-то на углу кричали ему ура, и Санька шапкой им махал на ходу, и дворник в воротах стоял, осклабился насмешливо и бородой на них поддавал - ишь, мол! А потом гурьбой чиновники почтовые с гомоном у почтамта на крыльцо всходят, говорят, руками машут, ранний час, а народу, народу! Кто-то вон уж с крыльца ораторствует, возглашает, и у крыльца куча, толпа целая, и пока дошел Санька, уж закричали ура! - и этот с крыльца с шапкой наотмашь, как в опере стоит - и рот открыт, шея надулась - ура! И все кивают и улыбаются, как знакомые, около мальчишек с листками толпятся, и все друг с другом говорят. Санька протискивался к газетчику - у него рубль в зубах и нагребает сдачу. Какой-то еврей:
- А вам, господин студент, зачем? Не давайте, он вчера знал! А! Исторический документ - можно! Дайте ему. - Смеется. Потом наклонился к Саньке: - А что? Будут права? Да? Вам же известно.
Санька мотал головой:
- Да! да! Все будет.
Откуда-то сверху из окна слышно было, как сильно играл рояль марсельезу. Кто-то затянул, как попало, не в лад:
Никто не поддержал, и голоса весело бились в улице. Саньке вспомнился гимназический коридор перед роспуском, нет, бурливее взмывала нота, и все сильней, сильней. И не разгоняют! Санька вдруг вспомнил - ни одного ведь городового не встретил, и здесь, у почты, нет.
Два листка ухватил Санька, чтоб не возиться, какая тут сдача!
"Ушла или застану?" - думал Санька, размахивал на ходу листками. Санька чуть не пробежал лестницей выше, и вдруг сама открылась дверь.
- Да я с балкона видела! Бежит, как оглашенный, листками машет.
Танечка стояла, придерживала на груди черный с красным капот.
- Танечка! - Он хотел с разгону радости поцеловать Таню, но Таня отодвинулась.
- Видала? Видала? - Санька тряс листками.
- Да что? Что?
- Конституция!
- Фу, я думала, хоть царя убили, - Таня нахмурилась.
- Ни одного городового! - и Санька отмахнул рукой, как скосил.