«На чем не сильно разбогател», — подумал Шредер, который был оскорблен за себя и своих сограждан, желавших помочь голодающим полякам. Он завидовал умению Рённеса не принимать ничего близко к сердцу. И работе его тоже завидовал. Она более муторная, чем у него, зато более конкретная и зримая. И часто дает результаты. А в госбезопасности все слишком размыто; смешно и подумать о проценте раскрываемости преступлений. Он даже не может рассказать Рённесу, чем занимается.
Еще через пятьдесят минут позвонил Колбьернсен из автомата.
— Шредер.
— Это Арне. Клиент ведет себя тихо и примерно. Ходит из одного магазина инструментов в другой. В кейсе — рекламные буклеты, он их всем раздает.
— Хорошо. Продолжай.
— У меня уже зуб на зуб не попадает. Слышишь, как стучат?
— Да, барабанная дробь в чистом виде.
— Клиент точно не из наших, крест на пузе.
— Продолжай!
Шредер положил трубку на рычаг. Он не улыбнулся. Осло не имело привычки тревожить их без крайней необходимости. И даже если шансы один к десяти, как в этом случае, они все равно не имеют права относиться к заданию наплевательски.
Опять зазвонил телефон.
— Шредер слушает.
— Готовь ручку.
— Уже навострил.
— Типа в летнем пальто зовут Сигварт Ествик.
— Ествик через «э»?
— Через «е». Я же ясно сказал.
— Записал. — Шредер зримо представил себе возмущение юного Хатлинга. — А адрес у тебя есть?
— Да. Удбюесгате, дом 5.
— Телефон?
— Номер есть в справочнике.
— Огромное спасибо. А чем занимается, непонятно?
— Называет себя агентом.
Агент, усмехнулся Шредер не иначе знак свыше.
— Что это значит?
— Продает что-нибудь, я думаю. Коммивояжер. Он женат.
— Еще что?
— Все.
Так. Появляется склонный к полноте мужчина в канареечном пальто. Наверняка не фигурирует в картотеке. Шредер отложил в сторону лист с информацией.
— Еще правда…
— Что?
— Я шел за ним, чтоб узнать, где он живет. Так он сначала зашел в «Стрёмсен Электриске» и пробыл там не меньше четверти часа. Потом сел на трамвай и поехал домой, на Ейа.
— А что он делал в магазине Стрёмсена?
— Это я и хотел тебе сказать. Он покупал фотоаппарат. Причем не из дешевых…
— Повтори с начала.
— Он купил фотоаппарат. Когда ему предложили завернуть в подарочную упаковку, он отказался и сказал, что покупает для себя.
Шредер снова придвинул к себе листок. На сцену вышел Сигварт Ествик.
Девочка шла
по Иннхерредсвейен со стороны моста Баккебру, но сегодня она не высматривала, где приработать. Начались рождественские каникулы, и она решила сделать то, что давно откладывала. В походке угадывалось какая-то нерешительность, как будто бы она искала предлог, чтобы повернуть назад. А в остальном девчонка ничем не отличалась от других подростков четырнадцати лет от роду. В джинсах и пуховке, неизбежный палестинский шарф завязан так, чтобы закрывать уши и волосы, собранные в хвост. Ее звали Анита Ларсен, и она была влюблена в мальчика двумя классами старше. Но бредя по Иннхередсвейен, она и не вспомнила о нем.
Они не замечала выхлопов, хотя они серыми облачками клубились меж домами. Они не видела проносящихся мимо машин, пронизывающий холод не донимал ее. Плотно сжав губы, она старалась не думать о предстоящем. В голове бесконечно крутилась одна и та же мелодия Криса де Бурга. Она понимала, что пытается таким образом отгородиться от действительности: «Tonight I'll give you every bit of my heart, give you everything that I've got, I don't want to loose you…»[4] По идее песня должна была укрепить решимость, которой не было, а были лишь надежда, упрямство и последние всполохи протеста против чего-то трудноуловимого и для нее самой. Никто не валялся у нее в ногах, умоляя пойти туда, куда она сейчас направлялась. «Делай как знаешь», — кисло напутствовала мать. Так что и с этой стороны никакого понимания.
Она шла вдоль фасада серого промышленного здания, добралась до ворот, остановилась. Она не раз бывала здесь раньше — но до того, как начались все эти гадости и неприятности. Одна из вывесок гласила «ТИПОГРАФИЯ ТРЁНДЕР-ПРИНТ».
Открыв дверь и поставив ногу на ступеньку унылой бетонной лестницы, она опять замешкалась. Может, лучше сходить вечером к нему домой? В типографии трудно поговорить с глазу на глаз. А с другой стороны, она боится оставаться с ним наедине. Из памяти не удавалось вытравить воспоминания, теперь уже очень старые: темная, отсыревшая комната, в которой ее запирали; горячая, приносящая боль рука, которая толкает и бьет; мама, бакланом плачущая вдали; долгая тишина потом. Ужасные минуты — и минуты счастливые. Вперемежку, чередующиеся, как свет и тьма. От этих мыслей у нее схватило живот. Она заставляла себя переставлять ноги вверх по неподатливым ступеням. Железные машинные запахи оседали на язык свинцовым привкусом, таким же ядовитым и чужим, как слова, навстречу которым она шла. Закат и страстные объятия. Зажмурься и вперед, Анита!
4
Хочу отдать тебе все мое сердце, отдать все, чем владею, только бы не потерять тебя