Рафаэль встал, когда говорил. Виктория была потрясена тем, что, как оказалось, до сих пор видела события совсем не в том свете, в каком они представлялись ему. Ей вспомнилось драгоценное украшение, отделанное бриллиантами, которое он подарил своей матери, — и как она, его мать, не согласилась им пожертвовать ради лечения сына. Рафаэль знал, что люди вокруг слушают его, словно зачарованные. Слезы без утайки текли по толстым щекам Мирьям. Тойя закусила губу. Когда он снова повторил слово «санаторий», все головы вздрогнули, будто кто-то ударил в гигантский колокол. Он по привычке вытер платком сухие губы. Флора поспешно очистила апельсин, разделила его на половинки, потом на дольки и протянула их на ладони. Ее язык медленно прошелся по верхней губе. Эзра подал ему рюмку арака, и, когда Рафаэль принял из его рук рюмку, Флора начала подавать ему дольку за долькой, со своей руки, и он рассеянно их брал, не глядя на нее. Азури счел несносным такое поведение женщины и сердито кашлянул, как делал всегда, когда ему мешали надевать тфилин. Виктория вся кипела от ревности, пока не увидела рассеянный взгляд мужа — такой же взгляд был и у человека из Абадана. Он все еще пребывал далеко отсюда. И тогда она поняла, что в пустыне его одиночества ни для нее, ни для Флоры места нет.
Он продолжал говорить шутливым тоном и рассказал, что все его разговоры рассыпались по полу кабинета, как прихваченные морозом мухи. Рядом с директором сидело еще трое врачей. Один из них, человек с красным лицом, сказал, что Рафаэль прав: процент проигравших бой в санатории высок, и именно поэтому стоит его удалить до того, как он отдаст Создателю душу. Их долг сохранять репутацию санатория, и важно, чтобы несколько больных вышло из него живыми. Этот врач был ливанцем, изучавшим медицину в Вене, и впервые Рафаэль столкнулся с человеком, у которого ненависть к евреям превратилась в религию. Но именно этот врач-антисемит и возродил его каким-то образом к жизни, и он покинул кабинет с высоко поднятой головой. Он решил позабыть про ненависть к евреям и сосредоточиться на любви к ним. Ведь ею веет в любом месте, где разносится запах чолнта[46]. Он попросит напоследок у евреев Бейрута только ломоть хлеба и крышу над головой. Он поселится как можно ближе к кварталу развлечений. Ведь он молод, в расцвете лет, и листья жизни облетают с него, еще не успев пожелтеть. А потому он вправе в оставшиеся дни радовать свой глаз свежестью цветов, а не задыхаться от зловония умирающих. Торговец-еврей в Бейруте пообещал ему, что его тело не будет валяться на улице, как дохлая собака. Когда придет его час, он будет похоронен в земле Израилевой по всем законам иудейской веры.
Виктория вбирала в себя каждое его слово, и ей уже казалось, что она сама вместе с ним бравирует — это гордость человека, обреченного на смерть. Она заметила, как много курит отец, как сосредоточенно вслушивается в ясный голос говорящего, и заподозрила, что неспроста Рафаэль так распинается, расписывает стольким слушателям все, что с ним приключилось в далекой стране, — не в его это правилах. И три нити, из которых он плетет свой рассказ — смерть, взаимная выручка среди евреев и глубокое одиночество, — предназначены для ушей ее отца. Эти двое почти не разговаривали напрямую друг с другом, особенно в тех случаях, когда им хотелось оскорбить или, напротив, выразить привязанность. Они совершенно явно тянулись друг к другу и одновременно испытывали взаимную неприязнь. Как избегали растроганных объятий, так и делали все, что в их силах, чтобы не вспыхнула открытая вражда. И тот и другой искали слов и путей, чтобы выразить свою неприязнь и свою любовь, и их не находили. Порой от беспомощности выражались так: «Передай своему мужу…» или же: «Передай своему отцу…» А ей не хватало злости, дерзости и наглости, чтобы эту их просьбу выполнить. Со временем именно Альберу досталась неблагодарная роль курьера, призванного бегать от одного к другому. «Скажи своему отцу…» «Скажи своему деду…» И сначала он тоже не понимал, как это так: его левой руке приказывают отрубить тому голову, а правой — сильно, по-мужски по этой голове погладить.