Джамила, хорошо знакомая с домом, прямиком двинулась в подвал и, не обращая внимания на протесты Элиягу, изгнала его оттуда. Азури же все не мог взять в толк, что происходит. Военнообязанным он разрешил выйти из ямы, но лестницей, ведущей на крышу, пользоваться минимально, чтобы можно было сбежать, если появятся турки. Потом он взглянул на серое лицо Йегуды и постановил:
— Ты на похороны не идешь.
— Что, не пойти на похороны мамы? Даже если меня с ней вместе закопают…
— Ладно, ладно, — сказал Азури, оставляя его в покое, чтобы из-за тяжести переживаний сердце его совсем не сдало.
И тут он увидел Джамилу с Викторией, как они ведут к подвалу его жену, и сразу все понял. На секунду его охватило сострадание — даже и при родах она не может вызвать к себе сочувствия. И чтобы утихомирить свою совесть, он сказал себе, что небось родит очередную девчонку и будет ему очередная обуза в старости.
С кладбища вернулись уже в сумерках, измученные и голодные. Йегуда мешком висел на спине могильщика, ставшего по необходимости еще и носильщиком. Из кухни неслись райские ароматы. Вдоль стен были раскинуты матрацы, и молитвенники высились послушными башенками. Две плакальщицы, помощницы Джамилы, расположились посреди Двора после того, как оттуда убрали большую бочку, и Джамила, раздавив сигарету на верхней ступеньке подвальной лестницы, тоже выскочила, уселась между ними, с мрачным видом оглядела перешептывающихся женщин и мужчин и произнесла «Ш-шш!» голосом, подобным шуршанию шелковой ленты. Звук разрываемого воротника[30] прекратил последние шелесты и звуки, и после того, как помощницы последовали ее примеру, они втроем стали ритмично бить себя ладонями в грудь.
Джамила тщательно подобрала себе платье и сандалии, а также очень старательно накрасилась смесью пепла с угольной пылью — чтобы больше походить на призрак. Ее театральная взвинченность собравшихся не разожгла, даже когда она начала бешено колотить себя в грудь. И, воя по покойнице, она сказала себе: «Права я была, пропади я пропадом, если не права! Созданьице, только что открывшее глаза в подвале, самую умелую плакальщицу за пояс заткнет. Этакий мальчишка-обжора. Не успела его обтереть, как тут же набросился на мамкину титьку, как дервиш после длинного пути. И какой свет излучает его личико во мгле подвала! И волоски уже такие, хоть стриги. А глазки! Ну просто не поверить, что такая потрепанная матка может выносить подобную красоту! И этот самый бриллиант упал в руки Азури именно в день смерти его матери». Две помощницы, которые драли на себе волосы и усердно, как дубильщики кож, колотили себя в грудь, поглядывали на Элиягу, сидевшего ни рыба ни мясо, на измученного Йегуду — у того не было сил даже плакать, и все надежды возлагали на Азури, что-то размеренно бормочущего, как положено мужчине, только что схоронившему свою мать. «Ну погодите! — сказала про себя Джамила. — Вы еще не знаете, какое потрясение вас ждет. Потому что именно этот мужчина, одна слеза которого способна вызвать чувство тяжкой скорби и разорвать души обитателей Двора, именно он может и про мать свою забыть, когда ему доложат о создании, только что народившемся в подвале».
Но она не перестала бить себя в грудь и рвать на себе волосы, и ее помощницы следовали за ней. Они голосили траурные песнопения перед равнодушными людьми, и лица их багровели, и капилляры на груди лопались. «Да что удивляться-то! — в сердцах думала Джамила. — От запахов, несущихся из кухни, даже мертвый пробудится. Мужчины, сидящие на матрацах и циновках, и женщины, теснящиеся позади них, — оплакивать они пришли, что ли? Да они еле успевают сглатывать слюни во рту. И все же отчаиваться нельзя. Стоит, стоит попытаться еще разок и еще!» Два года назад Михаль ее позвала и щедро оплатила все услуги заранее. Но кто умер, тот умер, и он, будь уверен, не раскроет рта во веки вечные, уж какое-то время так точно. Помощницам не обязательно знать, что все оплачено заранее, и если их причитания произведут на Азури впечатление, может, он раскроет кошелек с известной всем щедростью. На Йегуду она особых надежд не возлагала. Эти больные святоши часто уходят в собственные хвори и парят над делами мирскими. А уж на Элиягу, на это ничтожество, упивающееся чужим горем, так на него только умалишенная плакальщица может понадеяться. В тот час разочарованная Джамила ненавидела своих зрителей. Ей были омерзительны эти самодовольные женщины и мужчины, только и ждущие, что великой жрачки.
— Войте, плачьте, рвите на себе волосы! — понукала она своих помощниц, заметив, что они уже приуныли и замедлили движения. Звон тарелок возле кухни был сильнее их плача.
30
По обычаю, в знак скорби все близкие родственники умершего (сын, дочь, мать, отец, брат, сестра, супруг/ супруга) обязаны порвать одежду у ворота.